Газета День Литературы # 153 (2009 5)

ведь остров, словно ящерица в море…

Так написал бы Николас Гильен.

РАКОВИНА

Мой сувенир на вид простой –

привёз я раковину с Кубы…

Она то ласково, то грубо

шумит тревогою морской.

Мне этот нравится рассказ,

я часто вслушиваюсь в пенье

трубы морской, её волненье

мне помогает в трудный час.

Я отыскал её в песке,

раскапывая лишь руками;

она лежала там веками,

отдавшись мертвенной тоске.

И вот она лежит сейчас

на письменном столе открыто,

но боль страданий не забыта,

и продолжается рассказ.

Нет, я привёз не сувенир,

звучит пусть выспренно и странно,

но это сердце океана,

ведь в раковине – целый мир!

Шумит так вечности вода,

я прижимаю к створкам губы,

наверно, это голос Кубы,

что не забуду никогда.

ТАНЦЫ

Вот и я попал в иностранцы…

Каждый вечер в отеле танцы.

Покидаю тотчас же бар,

чтоб послушать дуэт гитар.

Не старея, "Бесаме мучо"

до сих пор моё сердце мучит.

Каждый вечер в заветный час

вижу блеск непогасших глаз.

На площадке, что рядом с баром,

вновь призывно звучат гитары.

И впивается каждый звук

словно эхо былых разлук.

Долго будут не позабыты

голенастые сеньориты.

Ослепителен их наряд.

А глаза-то горят, горят!

Эй, танцоры, вы что – уснули?

Каблуки почти что ходули.

А за ухом яркий цветок

оттеняет волос завиток.

Экзотическая прическа,

и порханье по гладким доскам…

Карменсита из Варадеро,

как ты сердце моё задела!

Видно, это диктат судьбы:

танцы, танцы взамен ходьбы…

Улыбаешься белозубо,

и дрожат лепестками губы.

Миловиден овал лица,

и на пальчике нет кольца.

А глаза, как ночные птицы,

будут мне постоянно сниться.

Год прошёл… Только до сих пор

продолжается разговор.

Я себя укоряю сердито:

прозевал ты свою Карменситу…

Лишь взамен танцевальных торжеств

сохранился прощальный жест.

Я бы стал кубинцем, испанцем,

чтобы слиться с девчонкой в танце.

Только это совсем непросто.

Куба, Куба, далекий остров…

Танцовщицы, ночные птицы,

продолжают мне часто сниться.

Но я верю, что в свой черёд

донесет меня самолет

на заветное побережье…

Вот тогда и танцуй, приезжий!

Вне невзгод и поверх измен

новый танец подарит Кармен.

Улыбнется светло и открыто

голенастая сеньорита.

СОНЕТ О ДОЖДЕ

Дождь зарядил ещё с полночи,

стучал он в окна кулаком;

тем, как быстрей пробраться в дом,

казалось, был он озабочен.

Мне не спалось; и, между прочим,

слегка хлебнув кубинский ром,

я вдруг задумался о том,

что этот стук весьма порочен.

Едва дождался я рассвета…

Дурная, видимо, примета

твердить себе же: аз воздам!

Пускай всё гуще в небе тучи,

всей силой найденных созвучий

и я прекрасное создам.

Захар ПРИЛЕПИН ИГРА ЕГО БЫЛА ОГРОМНА

В издательстве "Молодая гвардия" в серии ЖЗЛ готовится к выходу книга Захара Прилепина "Леонид Леонов. Игра его была огромна".

Печатаем главы из книги

***

Если Горький часто переживал, что у него нет последователей, то у Леонова они со временем появятся в большом количестве. Почти вся т.н. почвенническая литература развивалась по путям, проторённым Леоновым и Шолоховым.

Но зачастую леоновское влияние можно обнаружить даже там, где оно и не очень ожидается. Так, в 1993 году Никита Михалков снимет фильм "Утомлённые солнцем". Конструкция его, если присмотреться, построена на основе нашумевших в 30-е годы леоновских пьес – "Половчанские сады" и "Волк".

В обеих пьесах Леонова, напомним, изображена большая семья на исходе 30-х годов, в которой неожиданно появляется шпион. Ровно та же коллизия наблюдается в картине Михалкова. Причём, в "Половчанских садах" шпион ранее имел отношения с женой главного героя, как, опять же, в "Утомлённых солнцем". Впрочем, михалковский шпион больше похож на Луку Сандукова в "Волке": он столь же стремителен и безжалостен, и одновременно есть в нём ощущение загнанности и одиночества.

Общая атмосфера и обеих пьес, и фильма мучительно схожа: то же внешнее, бессмысленное какое-то веселье, те же шутки и розыгрыши, и то же потайное ожидание скорого ужаса, хаоса, взрыва шаровой молнии.

Думается, что на Михалкова Леонов повлиял опосредованно: так случается, что какая-та тема, какое-то ощущение проникают в тебя настолько глубоко, что и годы спустя, забыв о первоначальном импульсе, ты невольно воспроизводишь увиденное многие годы назад.

***

О том, что Леонов повлиял на их формирование, как литераторов, говорили в одном из интервью братья Стругацкие, назвав следующий ряд своих учителей: "Алексей Толстой, Гоголь, Салтыков-Щедрин. Проза Пушкина. Затем, значительно позже, Достоевский. В определённой степени Леонид Леонов, его "Дорога на Океан".

В повести Стругацких "Страна багровых туч" есть такое размышление главного героя: "Никто из нас, наверное, не боится смерти, – подумал Быков. – Мы только не хотим её. Чьи это слова?"

Авторы ответа не дают, но это Леонова слова (верней слова Леонова о Курилове).