Газета День Литературы # 153 (2009 5)

Распутин, к примеру, не пошёл по леоновскими путями утяжеления сюжета и фразы, и в итоге, пожалуй, выиграл.

В любом случае, Леонов будет ставить Бондарева очень высоко, а в Солженицыне на какое-то время даже разочаруется. Но далеко не сразу, и далеко не навсегда.

Ещё в 1969 году он скажет Овчаренко о Солженицыне:

– Говорят, что Солженицыну намекнули, что его могут выслать, на что он ответил: "Это значит обречь меня на смерть!" Если он так сказал, то это многое значит...

На самом деле, это куда больше говорит о самом Леонове. И только что упоминавшаяся нами повесть "Evgenia Ivanovna", и все леоновские белогвардейцы из романов и пьес, и собственная его судьба подтверждают, что он ни для себя не видел жизни вне Родины, ни для своих героев.

Спустя некоторое время Леонов, если верить Овчаренко, начнёт отзываться о Солженицыне куда раздражённей: и что не без некоторого политиканства его вещи написаны, и что непонятна та идея, во имя которой это политиканство Александр Исаевич проявляет.

Между прочим, заметит Леонов у Солженицына такую вещь, как "нагнетание мелочей". Мы-то уже знаем, что он сам этим "нагнетаньем" владел в полной мере, но, видимо, считал, что молодой сотоварищ по литературе "мелочи" собирает с какими-то другими целями.

В любом случае, когда Солженицына начинали травить, Леонов на проработку его не пришёл, о чём Солженицын не без язвительности поминает в книге "Бодался телёнок с дубом": "У них уже был густой, надышанный и накуренный воздух, дневное электричество, опорожнённые чайные стаканы и пепел, насыпанный на полировку стола – они уже два часа до меня заседали. Не все сорок два были: Шолохову было бы унизительно приезжать; Леонову – скользко перед потомками, он рассчитывал на посмертность".

У Александра Исаевича был, безусловно, меткий глаз, и Леонов действительно мыслил далеко не сиюминутными категориями. Однако ж элемент лукавства в описании, данном Александром Исаевичем, есть: если Шолохову "унизительно" как человеку, то Леонову всего лишь "скользко перед потомками". А как человеку вроде и не унизительно?

Зимой 1974 года, после высылки Солженицына за границу, Леонову ещё раз напомнят его годы молодые, придя с просьбой подписать антисолженицынское письмо.

На что Леонид Максимович попросит предоставить ему написанное Солженицыным "в полном объёме" – тогда, мол, я подумаю.

Очень изящный ответ.

В достаточно полном объёме он узнает Солженицына уже в конце 80-х.

"Достойный эпилог к "Капиталу" Маркса", – мрачно скажет Леонов о сочинении Солженицына.

И чуть позже добавит в одном разговоре:

– Солженицын – не художник, но серьёзно смотрящий на жизнь общества литератор, политический мыслитель. Он берёт важные тезисы, которые требуют большой ответственности и зоркости. Когда прикасаешься к великой трагедии народа, должны быть чисты помыслы – будто ты на костёр идёшь…

Несмотря на соразмерный масштаб и личности, и таланта – их, конечно же, не роднило почти ничего. Внешне (очень внешне!) схожая, несколько мрачная, недобрая, трудная, медленная проза Леонова и Солженицына строится на совершенно розных законах, и повествует в конечном итоге о разном.

И позднее признание в какой-то мере правоты Солженицына Леоновым означало лишь то, что Леонид Максимович нашёл ещё одно подтверждение своим апокалиптическим предчувствиям, которые у него и без "Архипелага ГУЛАГа" наличествовали, и были им самим уже описаны.

И поздняя статья Солженицына о "Воре" является, по сути, развёрнутым размышлением на тему "Насколько Леонов был антисоветским писателем?" Проще говоря, Солженицын, со своей стороны встраивал патриарха советской прозы в собственное миропонимание.

Оба, конечно же, по настоящему любили Россию… Но для Леонова жизненный путь Солженицына был просто немыслим; равно как и, естественно, наоборот.

Так и существуют они пока в очень разных измерениях, два огромных, непознанных в полной мере небесных тела.

Дмитрий ВОЩИНИН ПРАЗДНИК ПАСХИ

Отрывок из повести “Купола”

Утренний свет из обрамлённого кружевными занавесками окна явился вместе с нежным голосом горничной Паши:

– Наденька, пора вставать!

Надя легко ступила на пол, подбежала к окну и раздвинула занавески. Солнечные лучи прохладного весеннего утра, прозрачный свет золотых куполов Сретенской церкви, свежесть пробуждения и тепло родного дома: всё это радостно охватило её душу.

"Как хорошо!" – улыбнулась она.

Большего счастья и умиротворения невозможно представить на седьмом году жизни.

Быстро накинув платье, она спустилась вниз и побежала через гостиную на кухню.

– Бабуля, можно, я помогу тебе?

Бабушка улыбнулась, она уже давно была на ногах, давала распоряжения прислуге по подготовке теста и начинки к праздничным пирогам и разнообразным закускам, которых готовилось множество. Надя как на крыльях пролетела по кухне с широкими столами и большой русской печью и выглянула на улицу из открытого окна.