Газета День Литературы # 155 (2009 7)

Своей любовью к древним мифам и загадочным героям Цзя Пинва скорее схож с китайским классиком Пу Сунлином, удивительные истории которого неоднократно печатались в России. Разве что мифы свои Цзя Пинва переносит в остросоциальную действительность современного Китая. Он и на самом деле похож на древнего даоса со своей творческой свободой и сакральными знаниями прошлого оказавшегося посредине нынешней сверхцивилизации. Писателю не годятся ни конфуцианские распорядки и ритуалы, ни буддийские одинокие медитации среди лунных гор. Он следует своему Дао и потому следует жизни своего народа.

Цзя Пинва родился в 1952 году и вырос в провинции Шэньси. Его семья в своё время была большой и уважаемой во всей округе. Отец долгие годы был сельским учителем. Семью Цзя Пинва, как и множество других семей, затронули все драматические события ХХ века, но он выстоял и не озлобился. Даосу не положено обижаться на мир, он сам творит свой мир. Он может раскинуть свою древнюю хижину посреди Парижа или Сан-Франциско, позвать своих европейских кумиров в гости и вместе с ними совершить обряд жертвоприношения всем покойным, которые жили рядом с его семьёй на улице Дихуацзе и умерли в течение последних 20 лет. Он спокойно на любом торжественном приёме может, согласно даосскому обычаю, существовавшему в его родных краях, вылить рюмку водки на землю в знак доброго пожелания всем землякам.

И потому, где бы он ни жил, и где бы ни работал, в его кабинете каждый день курится фимиам, и овеяный его благоуханием Цзя Пинва исполняет свою писательскую миссию, своё творческое Дао, считая свои книги скромным вкладом в народную жизнь.

В 1972 году Цзя Пинва поступил учиться в Северо-западный университет Китая. Тогда же начал публиковаться в газетах и журналах. По окончании университета Цзя Пинва стал работать литературным редактором Народного издательства в своей провинции Шэньси и уже профессионально занялся литературным творчеством. Он погрузился в городскую жизнь быстро меняющегося Китая. Однако и с возрастом, после долгих лет прожитых в городе, Цзя Пинва заметил, что его всё также тянет к родной деревне.

Он встревожен тем, как живут его земляки. Может быть, в чём-то острота его книг схожа с остротой книг Василия Белова и Валентина Распутина семидесятых лет прошлого века, времён "Привычного дела" и "Прощания с Матёрой". Писатель стремится, как он пишет в своём эссе: "соединить традиционное китайское мироощущение с литературным сознанием современного человека". И потому ему ничто современное не чуждо, но внутренний мир его – всё тот же мир даоса. Прославился он и своей живописью, каллиграфией, графикой. Цзя Пинва посмеивается, что его художественные альбомы приносят ему доход больше, чем восьмитомное собрание сочинений, вышедшее к 50-летию.

Сближает нас с ним и страсть к коллекционированию предметов восточной старины. Думаю, когда окажусь у него в гостях, найду и своего лунного зайца Юэ Ту.

А пока предлагаю вниманию читателей его повесть "Небесный пёс".

Владимир Бондаренко

КОЛОДЦЫ

Если ты настоящий путешественник, готовый питаться, чем попало, ночевать в первой подвернувшейся харчевне, не боящийся ни змей, ни волков и обуреваемый истинно авантюрным духом, тогда тебе следует отправиться в поход в юго-восточном направлении вдоль берега Даньцзяна, чтобы через четыре дня пути своими глазами увидеть эту ни на что не похожую старинную крепость и ближе узнать живущих в ней людей с их особой жизнью, не вписывающейся в рамки привычных моральных норм и правил. Впечатления от такого путешествия по силе никак не уступят посещению наиболее живописных уголков Поднебесной.

В разного рода путеводителях часто можно встретить двойной эпитет "прекрасный и благодатный". Само это сочетание есть ни что иное как лукавство, хотя, может быть, и продиктованное в высшей степени благими побуждениями авторов. Опыт, приобретённый в таком путешествии, послужит лучшим доказательством того, что эти два слова совершенно несовместимы: красивые места чаще всего не слишком благодатны, а благодатные редко бывают красивы. Красота и благодатность вообще редко присутствуют в чистом виде, а жизненная достоверность любого места обычно заключена в его обыденности. Так было и в случае с этой крепостью.

Поводом к тому, что это селение получило название крепости, а не какой-нибудь деревни, послужило опасное засилье в этих местах разбойного народа. Чтобы как-то защититься от царившего вокруг беспредела, местные жители расположили своё селение на уединённом возвышении на берегу Даньцзяна, обнеся его внушительной каменной стеной. Однако с течением времени стены древней крепости разрушились, и лишь у крепостных ворот среди сорняков сохранилась небольшая каменная стелла с едва различимыми очертаниями стёршихся от времени иероглифов, среди которых в гаснущих лучах закатного солнца можно было различить четыре слова: "...непреступная для несметных орд".