Газета День Литературы # 162 (2010 2)

А Матвей как бы выговаривает эпиграф: "На этом свете от женского пола много зла и всякой пакости. Не только мы, грешные, но и святые мужи совращались". Правда, точнее было бы после слова "свете" вставить "и". Потому что грешные все. Только грех проявляется по-разному. Любопытны в разыгравшейся трагедии Матвей-Маша-Вася. Автор оставляет Матвея и Машу для искушения и соблазна. Может быть и соблазнились они в равной мере, хотя Матвей пристреливался издалека и долго – Маша дрогнула и отдалась уже без возврата. Василий по возвращении из Царства Польского повёл себя вполне достойно. И восстановилось бы всё, если бы Маша покорилась. Наиболее сложным оказался Матвей-рассказчик. Уже рассказ постороннему – это своеобразное самооправдание. Чехов довольно-таки мастерски опускает Матвея, но проявляет его лишь в конце рассказа, когда Кузька теряет шапку.

Критика в общем так и оценивала Матвея Саввича: словоблуд и лжец. И что показательно: он весь на религиозной риторике. А если такая риторика в устах словоблуда, то под усмешку подпадает и религия – как будто дань времени, толстовству и либерализму. Но ведь это и чеховская вещь в себе – Матвея можно воспринять и не как словоблуда, и это важно заметить… И уж в любом случае выставлять Машу как жертву – нельзя, хотя женская психология обыграна мастерски. И за Машу, и за Матвея можно замолвить слово. Он действительно сыграл ведущую роль в грехопадении, однако рассудка не лишился. Когда дело дошло до выбора перед совестью, он убеждает и уговаривает любовницу покаяться перед мужем – и муж простит. Матвей словно вычитывает доводы из Евангелия, причём в таком обилии, что в какой-то момент претит. А когда говорит, что после всего она должна мужу ноги мыть и юшку пить, то и это выстраивается в Евангельский ряд. Можно, пожалуй, и согласиться: лукавый, словоблуд. Но ведь и Маша – "блудливая кошка"… С другой стороны: не только по словам, но и по делам должно судить. А дела Матвея очевидны: он пришёл в дом к Василию и за себя и за Машу ради Христа просил прощения. Это уже дело… Он посещает Машу в тюрьме, пытаясь хоть чем-то облегчить её положение – и это дело. Хотя Маша тогда уже от него отвернулась – тоже помнить следует. А после её кончины берёт на воспитание сына Кузьку. Это тоже не пустые слова. Совесть угнетает? Но ведь и такое не каждому дано.

Остаётся два существенных факта. Машу судили. "Одни на суде говорили, что она мужа отравила, а другие доказывали, что муж сам с горя отравился. Я, – говорит Матвей, – в свидетелях был… Её, говорю, грех. Скрывать нечего, не любила мужа, с характером была…" И второе: очень уж жестко и грубо бранит он Кузьку за шапку. Что – или строго воспитывает, или вколачивает в мальчишку покорность работника?

Вот и возникает вопрос: правомерно ли? Ведь шапка Кузькина нашлась в повозке… И так ли уж верно, что жена мужа отравила? Ведь и Вася был склонен к тому, чтобы самому отравиться. – Это для раздумий читателю. Хотя грех следует рассматривать как обоюдный.

Если же переключимся на семью Дюди – на Софью с Варварой и горбуна Алёшку, то находим другую крайность. Варвара вышла замуж за деньги, а не за Алёшку. А теперь блудит, Алёшка же по-холостяцки гуляет и пьёт. Что ж, по Сеньке и шапка.

Когда же ночью Варвара искушает Софью то на преступление, то на блуд, "от печальной песни (поют, видимо, друзья поповича. – Б.С. ) потянуло свободной жизнью (вот и плоды либерализма! – Б.С. ), Софья стала смеяться, ей было и грешно, и страшно, и сладко слушать, и завидовала она, и жалко ей было, что она сама не грешила, когда была молода и красива…"

Вот так мысленно искушается некрасивая и квёлая Софья, как же восемнадцатилетней Маше было не искуситься.

Дом Дюди стоял "как раз против церкви". Такое у Чехова не бывает случайным. Но лишь Матвей Саввич "помолился на церковь" – это тоже примечательно.

Весь рассказ завязан на грехе – и на расплате за грех; вся жизнь рядом с церковью, но проходит мимо неё. А без веры, без Церкви, человек не в состоянии справиться с искушениями и соблазном. Человек слаб в грехе – и это убедительно показано в рассказе "Бабы"… Тоже читателю для размышления. Чехов молчит. Он сохраняет принцип "свободного художника". Но в данном случае не только грешники отстраняются от церкви, но и церковь как бы чурается их.