Газета День Литературы # 58 (2001 7)

— Ты еще спрашиваешь? Я с трудом уговорила бабая, соседей, чтоб они закололи и освежевали конягу, а он бучу устроил! Сколько можно его содержать? — женщина специально не говорила «Стригунок». — Добрые люди уже давно заготовили на зиму мясо, коптится казы… Только у нас он гуляет… Расходы какие, знаешь? Хорошо еще, что соседи не видели твоих слез — позору не обобрались бы! Стыдоба! Мужик… А может, ты за старое взялся? Ну-ка дыхни! — вплотную подошла Фаузия к мужу.

— На, на! — свирепея, шумно задышал Шаукат. — Да, да, пьян! Пьян от боли: что было бы, если б я припоздал?! ОН же для меня — ВСЕ! Понимаешь, ВСЕ!

— Для чего же тогда мы его откармливали? Чтоб ты с ним целовался? Ах, какая нежность!

— Хватит! Перестань!

— Почему хватит? Если перестал пьянствовать, значит, можно и дурость показать другую? Видите ли, ему коня жалко! А детей не жалко? Сколько денег на него угробили, не жалко? — все больше выходила из себя Фаузия.

— Постой. Когда покупали его, я сам не думал, что привыкну так… Он необычный, понимаешь. Он понятливый, как послушный ребенок… Почему ты не думаешь, Фаузия, что он мне и открыл красоту жизни? Своей беззащитностью, бескорыстной лаской, необидчивостью, молчаливым поведением он внес в мою душу доброту… Не знаю, как объяснить тебе, но он как-то заставил меня посмотреть на себя со стороны… И я увидел, какой я мерзкий, пакостный по сравнению с ним…

— А я что тебе всегда говорила? — перебила Фаузия.

— Верно, ты говорила… Это меня и бесило. А вот он не говорил, а молча своим поведением учил меня… Смешно? Он нуждался в моей защите. Ты сама видишь, что у него, кроме меня, никого нет. Никого… Для всех он — будущее мясо, колбаса… Для меня же он…

— Шаукат, ты говоришь странные слова. Случаем не заболел?

— Нет. Вот до него, наверно, я был болен… Я не могу многое объяснить. Со мной действительно что-то случилось с его появлением… Я чувствую, что и люди делают что-то не так. Думаю не так надо жить.

— Скажи какой грамотей! Это он тебя всему научил? — Фаузия ехидно, поджав полные, красивые губы, усмехнулась.

Смятение души у женщины было столь сильным и противоречивым, что, слушая бредовые слова мужа, она сейчас хотела, чтобы он был пьян. Тогда б она могла хоть оправдать свой душевный срыв, и не было бы у нее ревности, разъедающей ее изнутри, ревности к Стригунку, которого она тоже любила, но по-своему, как все соседи, наверно, все люди.

— Может ты его любишь больше меня, больше детей? — в упор спросила Фаузия и заметив, как исказилось от недоумения лицо мужа, она поняла, какую нелепость спросила. Желая хоть как-то смягчить разговор, женщина решительно сказала: — А вообще-то, Шаукат, здорово, что ты вовремя вернулся из тайги. Ты уж не сердись на меня — ведь я думала, как лучше, о ребятах думала… — Фаузия осознала вдруг, как она быстро привыкла к домашнему покою, к послушному, покладистому мужу, по-своему молча, без суеты и надрыва заботящемуся об очаге, ее покое.

— Прости, Шаукат, прости, — женщина опустилась на колени перед мужем и стала обнимать его мокрые сапоги, облепленные хвоей, брусничными листочками. — Ревность засела во мне… Ты все свободное время отдаешь ему, называешь его ласково…

— Н-у-ну, встань… Я, видно, тоже бывал не прав… Но ты ж сама купила его… Первое время я, Фаузия, ненавидел его — все с ним да с ним. А он, как нарочно, за мной ходил, будто собака… — Шаукат поднял жену и стал неумело ласкать ее огрубевшие, жесткие как у кузнеца руки, прижал голову к своей широкой груди, пропахшей тайгой, первым снегом. Подошел Стригунок и стал тыкаться мордой между людьми, словно чуял, что вся эта катавасия началась из-за него.

— Шаукат, неужели он и вправду что-то соображает? — растроганно спросила Фаузия.

— Может быть… — Шаукат не удержался от нахлынувших чувств и обнял Стригунка за атласную шею. В ответ тот обшлепал его губами.

Женщина поняла, что эти два существа очень любят друг друга и понимают. И Фаузия на какой-то миг почувствовала себя на месте Стригунка, некоторое время тому назад обреченного и беззащитного. Жалость к себе, казалось, сейчас завопиет и она что-нибудь сделает с собой или с конягой. Шаукат, видимо, почувствовал или уловил в неожиданном блеске ее черных, бездонных глаз, опушенных длинными ресницами, отчаянность и непредсказуемую решительность. Он необычайно ласково для себя спросил:

— Мать, что с тобой?

— Ты что спросил? Я плохо расслышала…

— Говорю, что с тобой?

— А-а-а… Пора в избу, ты небось устал, — душевно ответила неожиданно Фаузия. — Ничего-ничего, все хорошо…

— Немного есть. Как я успел? — как бы про себя сказал Шаукат и еще раз похлопал Стригунка по шее. — Пожалуй, пора, мать, пошли. — Он неуклюже-сердечно обнял жену. — Ведь мог опоздать… Не иначе, как Аллах помог.