Газета День Литературы # 59 (2001 8)

Не стоит путаться в молве

И лабиринтах черной злости.

К чему опасливо гадать

Проймет ли ближних благородство?

Ведь нас коснулась благодать

Неразделенного сиротства.

* * *

От буйных пиршеств до ворон крикливых

Рукой подать. Улыбок легкий строй

Так любит малодушных, боязливых,

Что смельчаков обходит стороной.

Лишь темнота и дух противоречий

Засады расставляют по углам.

Как хороши, как свежи были речи…

А розы превратились в скорбный хлам.

Вторичная эпоха растворилась

В случайных снах, в преданьях старины.

И о себе судьба проговорилась

Под утро, в день безжалостной весны.

* * *

Привычно загибаю пальцы,

Считаю тех, кому пора.

Мы все на свете постояльцы

Без постоялого двора.

И нам пора то на работу,

То по домам, то по делам.

А где-то кто-то ждет кого-то

И делит вечность пополам.

Не прощелыги, не скитальцы, —

Идет-поет слепая рать.

И на руке не хватит пальцев,

Чтоб разом всех пересчитать.

* * *

Французы дороги считают на лье,

А мы их от радости потчуем щами,

И нас посещает в исподнем белье

Бодлер неуемный с чужими вещами.

Он что-то плетет о каком-то астрале,

И выпивку ищет, и рушит покой.

Французы, французы! В каком карнавале

С вас маски сорвали небрежной рукой?

* * *

Ивану Голубничему

Все хорошо. О'кей! Упали кегли.

Россию любишь — значит, ты фашист.

Как молодой самоубийца, медлит

Лететь к земле последний гордый лист.

Все хорошо. О'кей! Все победили.

Сверчок увидел свой родной шесток

И ужаснулся. Друг мой! Где мы были,

Когда несли свободу на лоток?

Пусть нам кричат: "Пишите веселее,

Покоя нет от ваших сумасбродств!"

Но мысли год от года тяжелее

И ненавистней разжиревший сброд,

И невозможно прятать под подушку

Бессилье рук и думать: Боже мой!

Когда бы с нами жил великий Пушкин,

Он не назвал бы Родину женой.

Валерий Хатюшин РАСПЛАТА

В Клубе писателей на Большой Никитской в этот вечер был концерт какого-то эстрадника, в связи с чем нижнему буфету по распоряжению директора ресторана надлежало работать до окончания концерта. Естественно, вся цэдээльско-графоманская пьянь такому неожиданному подарку ужасно обрадовалась. Когда Николай еще до шести часов вечера спустился в буфет, за каждым столом уже гудела, галдела, хохотала или таинственно шепталась своя небольшая компания. Он сюда прежде захаживал, и некоторые лица ему были знакомы.

Подойдя к стойке бара, Николай обратил внимание на сухопарую буфетчицу грубоватой наружности и неопределенного возраста. "А где Люция?" — на всякий случай поинтересовался он. "Сегодня не ее смена. Завтра будет", — прозвучал недовольный ответ. "Тогда сто грамм водки, томатный сок и бутерброд с ветчиной", — произнес он с безразличным видом.

Еще от двери буфета Николай узнал пьяненькую физиономию поэта Печенкина, сидящего возле стены с какими-то двумя неизвестными ему бородачами средних лет. Николай подошел к их столу, поприветствовал Печенкина и спросил разрешения присесть.

— Давай, давай, старик, садись! — вскинул вверх руки поэт Печенкин. — Давненько тебя не было видно! Иванов, Коля, — представил он гостя своим собутыльникам. — Мировой мужик. Я уважаю его за прямоту, — он ударил Николая по плечу. — Знакомься, это Игорь Китов, тоже стихотворец, а это Дергунькин Миша, прозаик. Нам тут сегодня позволили гулять чуть не до ночи.

— За какие такие заслуги? — удивился Николай.