Газета День Литературы # 60 (2001 9)

В своей жизни мне и раньше доводилось встречать женщин, которые с пеной у рта защищали либо восхваляли свою половину, которая на поверку оказывалась либо перележалым под наседкой яйцом, либо (что уж и совсем смешно, если не грустно) отъявленным ловеласом. Раиса же Максимовна представляла собой максималистское исключение: она разжигала себя до экстаза (новоявленная Кассандра!) и настолько преображалась, что ты невольно начинал замечать в ней только самое прекрасное.

Тогда меня это даже напугало: подумал — не послеэкзаменационный ли синдром? Не переучилась ли, бедняга? Во всяком случае, теперь жалею, что не спросил тогда, известно ли ей про отважную Эвиту Перон, которая была соратницей и вдохновительницей своего мужа со времен долгой эмиграции, чтобы лишь на смертном одре принять поздравления с президентством. А вот о скандале вокруг пастернаковского "Доктора Живаго" мы, безусловно, говорили. О том, что Никита-кукурузник заставил писателя отказаться от Нобелевской премии. И о том, что прототип героини "местами уж слишком поэтического романа" красавицы Лары была немолодому уже Борису Леонидовичу и секретаршей, и спутницей жизни. К тому времени Ольга Ивинская уже отбывала срок в лагере. Как "валютчица". "Вот уж правы "голоса" — невежи мы беспросветные!"— смело возмущалась максималистка Максимовна.

Наше однодневное знакомство закончилось на станции, где Раиса Максимовна села на вечерний поезд, останавливавшийся у каждого столба и к полуночи доползавший до Таллина,— тогда такое путешествие в одиночку еще не было опасно для женщин. Тем не менее вежливость чуть не подвигнула меня вспрыгнуть в последнюю минуту на подножку… но ее в городе вроде бы ждали знакомые, а меня на турбазе — незавершенный перевод, весьма эротический:

Коль ноги не носят

И бабы не просят…

Нет, какой там не просят — не дают… Словом, работать и работать еще над "Порги и Бесс".

Уж ноги едва таскаю

И бабы в постель не пускают —

Как исхитриться и согрешить?

Исхитрился. Согрешил. Сам не знаю, как и чем, но, видимо, разгневал кого-то из партийных боссов. Во всяком случае, тот богатый на события год приготовил для меня еще один сюрприз: в один прекрасный(?) день вызвали меня в ЦК и вручили командировку… в мордовский лагерь заключенных. Хорошо, хоть не навсегда и не по этапу, а в составе культбригады — "обслуживать" соотечественников-политзаключенных. Ну, знаете ли, исходить перед полным залом мужиков в серых ватниках один черт — пафосом или сатирой — занятие неблагодарное. Скрытые остроты и завуалированные подколки в адрес власти звучали бы по меньшей мере идиотски — кому ж еще, как не им, ненавидеть эту власть от всей души? И с точки зрения властей это полный идиотизм: зачем тогда и держать их за решеткой?

"Бригада" была представительной: прокурор предпенсионного возраста, народный тенор Артур Ринне с аккомпаниаторшей — женой тогдашнего уфолога, ныне европолитика. И, конечно, сопровождающий — кэгэбист с буденновскими усами, серьезный, как звонарь из кладбищенской часовни. И я, в бежевом летнем костюмчике с фестиваля молодежи и студентов и несошедшим черноморским загаром — это в пору, когда в Мордовии уже падал мокрый снег.

Пользуясь случаем, местный оперативник притащил мне кучу тюремных виршей на эстонском языке, чтоб я непредвзято оценил их художественный уровень и тенденции. К делу я отнесся серьезно, часа три корпел над тетрадными листками в клетку и исписанными с обратной стороны старыми накладными. Удивительно, но в творчестве заключенных не было ничего не только националистского, но и национального. Большинство авторов как-то уж очень на русский манер кого-нибудь кляли на чем свет стоит, как Высоцкий в "Штрафных батальонах", или оплакивали свою горькую долю, как Есенин в "Москве кабацкой", или подражали приблатненным куплетам одесских биндюжников. Правда, встречались проникнутые геологической романтикой походно-костровые баллады, своего рода псевдо-лагерный фольклор. Ума не приложу, зачем надо было самому что ни на есть натуральному зэку имитировать блатной стиль? К тому же с этих где собранных, а где и конфискованных стихов моих соотечественников местами прямо-таки свисали верноподданнические сопли.

"Оперативник" выслушал мой отчет, глянул свысока и сухо выложил свой "козырь": "А у нас тут тоже есть своя писательница. Настоящая. Четвертый год сидит. Мадам Ивинская". Он ни на секунду не усомнился, что я знаю, о ком речь. Я, само собой, выразил желание хоть на минутку оказаться тет-а-тет с Ларой… и получил разрешение. По распоряжению вышестоящего начальства мне дали целый час в библиотеке на женской половине лагеря.