Газета День Литературы # 63 (2001 12)

Через день дог вернулся к нам и занял приличное своему положению коронное место. Нет, не вздох досады вырвался из моей груди, но облако тоски, заслонившее мрачной паморокой все вокруг; словно бы ведра серой краски разлили и широким помазом выкрасили в один гнетуще сиротский цвет. Даже жена моя расстроилась от подобной безысходности; лишь сын мой не испытывал никакой гнетеи, он готов был расцеловать злодея в макушку, в крутые надбровные дуги, похожие на тележные ободья, в глубине которых светились задумчиво-проницательные фонари. Пес, завидев хозяйку, поднялся на шаткие костомахи, похожие на будылья гигантского чертополоха, и прислонил лошадиную морду к ее боку, выманивая ласки; жена не сдержалась, ласково потрепала дога по загривку, щекотнула меж ушей, отчего бедный пес затрепетал всем нескладным телом. Как я успел заметить, дог выровнялся за эти дни от сытной еды, выгладился, шерсть заблестела и шпангоуты ребер запали под свежее мясцо. Наш Черныш, завидев эту умиротворенную сценку душевного единения, от естественной зависти и ярости издал протяжный стон, словно ему без всякого укола выдирали живой белоснежный клык. Тут к воротам нашей усадьбы подошла какая-то бабеха из местных благовоспитанных и поставила миску с едою; дог ринулся к подаче. Сын пошел посмотреть на столь забавную сценку, стреляя из водяного пистолета. Раздался истошный вопль, мать, чуя беду, кинулась сломя голову к воротам; дог терзал нашего нечастного сына, превратив его в куль с ветошью. Покусал он мальчишку изрядно; тот не мог остановиться от затяжного крика, рвавшего грудь на части; казалось, весь дачный поселок застыл в оцепенении. Жена кружилась возле сына, разглядывая раны, решая, что предпринять; везти ли в больницу на уколы иль вызывать врача на дом; но решила по какому-то наитию обойтись йодом. Дог же равнодушно, будто суматоха не касалась его, вернулся на крыльцо и сыто зевнул, смеживая глаза. Я в благородном негодовании выскочил на крыльцо, схватил лыжную палку и лишь замахнулся в сторону наглеца, как тот вдруг раскатисто зарычал и оскалился, некрасиво задрав нижнюю губу; по коричневому бестрепетному взгляду я понял, что мои угрозы мелки и меня не боятся.

Еще неделю назад этот побродяжка послушно утягивался со двора по одному моему окрику, покорно опустив хвост. Сейчас власть перешла к нему, ибо он услышал мой вроде бы далеко упрятанный страх. Я же действительно испугался собаки, ее львиного рыка, ее взгляда. Я побежал на вышку, вытащил ружье из чехла, собрал трясущимися уже от гнева руками, вытряхнул из схоронки патроны; ни пуль, ни картечи не было. Вспышка длилась с минуту и скоро остыла; подумалось, ну застрелю пса, а если не наповал и он бросится в поселок, завывая; подымется переполох и что тогда скажут обо мне поселенцы, скажут с укором и насмешкою, де, писатель — издеватель и садист, бездушный эгоист, что не любит братьев наших меньших, а уж коли их, несчастных собачонок, не любит, то как же он ненавидит все живое, и значит, детей своих тиранит и жену. Мысль-то пронеслась сполошливо, но заставила посмотреть на себя со стороны, а выглядел я, наверное, в тот момент неприятно с этим зверским взглядом и стянутым в нитку ртом. Я спрятал ружье, спустился вниз. Сын уже не плакал, но баюкал на груди порванную руку; смертная мгла уже сошла с лица. Завидев меня, жена завопила:

— И что за мужики пошли — не могут справиться с какой-то собачонкой! Да взял бы застрелил — и все!

— Ну как же я застрелю, если у меня нет ни пуль, ни картечи? И что скажет народ? На весь свет разнесут, что писатель убил несчастную собаку, — вяло оправдывался я, чувствуя за собою несомненную вину. Ведь пришла для семьи такая минута, когда именно хозяин должен был заступиться за кровных, уберечь от беды. Если не муж, то кто еще встанет заслоном? Ведь как бы ни были красивы и правдивы все рассуждения о чести и совести, о нации и народе, но в корне-то всего сущего стоят муж, жена, дети.

— А мне наплевать, что скажет народ! Ты мужик, или нет? Да ты тряпка и трус! Ты боишься какой-то собачонки! — кричала жена, скоро забыв, что еще намедни прижаливала дога, гладила его, осуждала меня за холодность к несчастному, что не хочу накормить его…