Газета День Литературы # 67 (2002 3)

В итоге я сделал для себя вывод, что поэт Юрий Кузнецов, совершивший свой жизненный маршрут из Краснодара в Москву, постепенно проходит свой духовный путь, условно говоря, из Варяг в Греки — от варварского язычества к византийскому православию. В эпосе поэт возносится от олимпийской "Золотой горы" (поэмы, где старые мастера Гомер, Софокл и Дант принимают его на своём пиру, "где Пушкин отхлебнул глоток, но больше расплескал") — до кристально-ключевого "Детства Христа". Золотое и синее сияние, как под куполом Храма, излучается кузнецовской поэмой-триптихом о Христе.

Всё "злато" нынешней проплачиваемой Западом литературщины превращается в "чёрные угли и пепел" перед поэмой. Искусство как средство соблазна и обогащения, как зеркало купленной с потрохами души художника напрочь отвергается автором через образ мальчика-Христа:

Было однажды виденье средь белого дня.

В образе путника, пыль против ветра гоня,

Дьявол принёс ему зеркало во искушенье.

Мальчик пощупал рукою своё отраженье.

— Господи! Кто это? — он произнёс наконец.

— Царь Иудейский! — А где его царский венец?

Путник ответил уклончиво: — Где-то в пустыне,

Где первородная пара блуждает поныне,

Где с караваном в Египет бежал твой отец,

Где-то в пустыне растёт твой терновый венец…

Мальчик отпрянул — на зеркало пламя упало

И раскололо его, и виденье пропало…

На мой взгляд, это одно из краеугольных мест в поэме — несостоявшееся искушение Иисуса Христа.

"Повернувшись на Запад спиной, к заходящему солнцу славянства", поэт Ю.Кузнецов наперекор Смутному времени, во славу российской поэзии продолжает вершить свой духовный писательский подвиг.

***

О Викторе Смирнове я узнал позднее. Его тоже, как Ю.Кузнецова, называли "птенцом из гнезда Наровчатова". Занимаясь в Литературном институте на его семинаре, поэты были дружны и жили в одном общежитии. Кузнецова учитель по-буслаевски широко называл гением, а Смирнова просто любил. В предисловии к его первой поэтической книге "Русское поле" он отметил такие человеческие качества поэта, как доброта и чистосердечие, и что он — "лирик по рождению". Не менее известный тогда поэт Анатолий Софронов представил В.Смирнова с его песенно-звонкими стихами на страницах журнала "Огонёк".

Когда я об этом узнал, меня захватила идея сопоставить творческие судьбы обоих поэтов, а точнее — выявить судьбоносные параллели в их творческом развитии.

После окончания Литинститута Ю.Кузнецов остался на столичных литературных хлебах, а В.Смирнов уехал к родным нивам на Смоленщину — домой, где и прожил шесть лет в деревне, пока не перебрался в Смоленск. Талант поэта питала одухотворённость родной природы с её белоствольной статью, вдохновляла поэзия выдающихся мастеров слова А.Твардовского, М.Исаковского, Н.Рыленкова, родившихся в этих краях.

Из-под пера поэта выходят светлые и грустные, нежные и чистые, как слеза, строки: "И родники, как матери глаза, насквозь полны Россией и печалью". Во многих стихах его чувствуется экспрессия — она от нерастраченности душевных сил поэта, переплёскивающихся через край.

Мысль становится всё глубже, стихи — философски-раздумчивее:

Обрастает туманом ель,

А ольха — соловьиным свистом.

Жизнь, бессмысленная досель,

Обрастает высоким смыслом.

Кажется, сама душа природы находит в сердце поэта свой отклик, свой храм-избу: "У той избы, где мамину кручину возвысили до неба журавли, свисают гроздья спелые рябины, касаясь остывающей земли" земля России всё более "остывала", становилась опустошённой, безжизненной, умирала, как об этом сказано в лучших стихах поэта, вместе с сотнями деревень прямо у него на глазах. Люди нищали духовно, а с перестроечными переменами — и материально. Песня В.Смирнова всё чаще омрачается, пронося свои подпалённые, как у аиста, крылья над всё новыми свидетельствами бедственного положения России, её многострадального народа. "В колодцах русских — чёрная вода"… И души человеческие чернели, "а сирень свои цветы роняла на окостеневшие сердца".

Поэт, чувствуя своё родство со всей землёй, со всей вселенной, вбирает чутким сердцем все боли мирские и нездешние — и возникают поэтические обобщения, которые по праву можно назвать вселенски-великими:

Есть на земле слеза,

Где боль твоя утонет.

Есть на земле глаза,

Где весь ты на ладони.

Есть на земле лицо,

Что всей вселенной стоит.

Есть на земле крыльцо,

С которого не сгонят.

Он встаёт на раздорожье народной стези, открытый всем ветрам, заглядывает в бездны народного духа, не отворачивая взора. Видит, как "чёрный ветер рыщет по России, рушит избы, храмы и — сердца". И если приглушает он свою сердечную боль, то разве что ладом, "отравой", мелодиями своих песен. "В грудь потому змея вползает лентой узкой, что русская земля любви лишилась русской".