Газета День Литературы # 71 (2002 7)

Многие современники утверждали, что большей половиной успеха своего "Происхождения видов" сэр Чарльз Дарвин был обязан особой доверительной интонации, окутывавшей читателя с первых страниц этой книги. Наверное, что-то подобное испытываешь и при чтении "Роковой зацепки за жизнь" — хотя ее автору любые пересечения с "первым человеком, который произошел от обезьяны", разумеется, покажутся излишними и ненужными: ведь сам Геннадий Николаевич Красников не материалист и не позитивист — напротив, верующий человек. "Многие мои метания окончились с тех пор, как я понял евангельские слова Спасителя: "Я есмь путь", — искренне пишет он, словно не замечая внутри собственной фразы сложнейшей и неожиданной переклички этих двух "я".

Так вот, красниковской искренности невольно хочется верить. Даже после того, как она, эта страстная (несмотря на заявленное: "Внешняя биография давно перестала меня интересовать" — здесь тоже весьма показательно разделение собственной жизни на "внешнее" и "внутреннее") искренность, явно пытается заполнить собой разрывы между бесстрастными фактами. Причем автор, судя по его высказываниям, является сторонником той небесспорной точки зрения, что у истории есть сослагательное наклонение: "Тут поневоле в который уже раз нельзя не воскликнуть с горьким сокрушением: "Если бы жив был Пушкин!.. Если бы ему еще было отпущено хотя бы десять-пятнадцать лет!.." Мы бы не только имели еще несколько томов гениальных пушкинских произведений, но и вся картина нашей литературы, а в определенном смысле и всей русской жизни имела бы, пожалуй, совсем иные черты, иные эстетические и нравственные ориентиры, иные исторические задачи, несомненно бы уберегшие Россию от грядущих духовных и политических катастроф!.."

Не потому ли чем ближе к современности, тем более мягкими и расплывчатыми становятся авторские оценки: если уж прошлое для него вполне (в принципе) изменяемо и пластично, то настоящее и будущее тем более не приемлют какой-то категоричности — "не судите да не судимы будете". Евгений Евтушенко, Иосиф Бродский, Владимир Бурич — такие же герои красниковских очерков, как и Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин или Юлия Друнина. Для каждого он находит доброе слово, каждый из этих поэтов — часть его собственной жизни, которая, вот, оказывается, никуда не делась и даже нынешним псевдополитическим сором не слишком занесена, да и кровью 93-го не разорвана надвое... Это — какая-то другая система нравственных и художественных координат: не "над схваткой" и не "под схваткой", а как бы в совершенно ином измерении.

Относиться к данному обстоятельству можно по-разному. Будем считать, что одним измерением больше — это все же неплохо, хорошо даже. Как сам Геннадий Красников напоминает нам давние слова Сергея Есенина: "Гонители св. духа мистицизма забыли, что в народе уже есть тайна о семи небесах, они осмеяли трех китов, на которых держится, по народному преданию, земля, а того не поняли, что этим сказано то, что земля плывет…"

ПЛЮС-МИНУС РУССКИЕ Лев АННИНСКИЙ. Русские плюс… — М.: Алгоритм, 2001, 384 с., тираж 5000 экз.

Дайте мне точку опоры… Эта фраза неоднократно повторяется в новой книге Льва Александровича Аннинского. Наш известный критик и литературовед, наверное, мало похож на Архимеда, но "перевернуть землю" ему на этот раз, кажется, почти удалось. Благо, и точка опоры была выбрана подходящая: "Впереди у нас — возникновение новых народов на данной территории СССР. Какой из них станет называться русским — это, скажу я вам, открытый вопрос. Русскими будут те, кто захочет себя так называть и отстоит среди других это имя…". Эпиграф — из "железного" Глеба Павловского, нынешнего советника президента Путина. Человека, явно знающего, как нужно думать — не в смысле подчинения готовым идейным схемам, а в смысле создания этих самых схем.

Лев Аннинский всерьез задумывается над поставленным вопросом. И задумывается концептуально: "Вечных народов нет… Можно и исчезнуть. Мало ли прошло народов… Где филистимляне?.. Кто сейчас русские? Сто миллионов "человеков", ищущих места?.. Кто подберет наше имя, если мы его уроним? Смотрите правде в глаза: это будет другой народ". Посмотрим же правде в глаза вместе со Львом Аннинским. Здесь можно, конечно, поспорить с такими авторскими определениями, как "великий швед, который осуществился из несостоявшегося поляка и остался при этом в душе вечно гонимым евреем". Можно поразиться логике некоторых пассажей: "Когда из двух мировых сверхдержав остается одна, другая задумывается: как та устояла?". Но это — частности.