Газета День Литературы # 75 (2002 11)

Вообще, говоря о "тяготеющей массе" предшествующей русской поэзии, предшествующей русской литературы, надо отметить еще одну особенность ее: наличие мощных личностных влияний. Мы без всякой натяжки говорим о "пушкинской" традиции в русской поэзии, о традиции "тютчевской", "некрасовской", "есенинской" и так далее. Матрица поэтического бытия этих классиков вне всякого сомнения продолжает воздействовать на наших современников, отпечатывая на них не просто свои следы — свои подобия. Иное дело, что "пушкинская" или "есенинская" матрица оказывается и слишком велика, и слишком объемна: поэтому ее подобия оказываются, как правило, и не слишком четкими, и не слишком большими, во многих местах новых "оттисков" зияют понятные, но от того не менее огорчительные пустоты.

Нельзя сказать, что в своем творчестве Игорь Тюленев полностью избежал этой опасности.

Уж если нас столкнуло время,

В кровь подмешав любовный яд,

Как Святогор, сто раз подряд

В щель гробовую брошу семя.

Кто может круче написать? —

Пускай напишет... если сможет.

У Президента меньше власть,

Чем у разжатых женских ножек.

Или: "набухает русский корень"; или: "Кто же этот мир придумал, / Где так бабы любят нас?" Вот — фото Игоря Тюленева под портретом Максимилиана Волошина в Коктебеле (похож точь в точь), вот — почти кузнецовские стихи про Ивана-дурака ("Царевна-лягушка"):

Затряслись и дворец, и избушка,

Небо стукнулось лбом о бугор,

То жена дурака в коробушке

Переехала русский простор.

Ванька выследил деву-лягушку,

Платье-кожу зеленую сжёг,

Взял на понт, на авось и на пушку

Среднерусских долин василёк.

Вместе с платьем сгорела царевна,

Погрузилась Россия во мрак.

Разгребает золу ежедневно

Не поверивший счастью дурак.

Но не спешите с выводами. Тюленев как раз способен преодолевать "силу притяжения" предшествующей русской поэзии, что само по себе уже очень и очень немало. Как это происходит? Да вот так: вроде бы невзначай, ненароком — например, в стихотворении "Сад", которое открывается пушкинской цитатой:

В багрец и золото...

Вот осени начало.

Холодным духом веет от строки.

Дабы костям продутым полегчало —

На печки спешно лезут старики.

Из птиц — одни сороки-белобоки

Не улетели за теплом на юг.

Проходят все отпущенные сроки,

Проходит всё...

Да и любовь, мой друг.

Горячим чаем разогреем плоть,

Возьмем лопату, черенки от вишни.

Сад разобьем,

И, может быть, Господь

Нас ненароком в том саду отыщет.

Здесь Тюленев не "танцует от печки", но, напротив, как бы вбирает пушкинские слова в свой, совершенно иной поэтический мир, только подтверждая тем самым их вечно живое звучание. В том же ключе сделано и стихотворение "Еще не вечер":

Жена, не пой: "Еще не вечер..."

Какие глупые слова!

Всяк знает — человек не вечен,

Как эти птицы и трава.

Обнимет смертная истома,

Как в детстве слипнутся глаза.

— Чуток посплю — аль я не дома?!

— Поспи, родной, — вздохнет земля.

Живой, сиюминутный, текучий, даже утекающий в никуда русский мир наших дней не то чтобы выражен Игорем Тюленевым в каких-то завершенных формах, но он порой остро чувствуется в его лучших, неожиданных стихах:

...Хотя держу за голенищем нож,

Перо за ухом, а в кармане грош.

Под срубом — боевые рукавицы

И карта государственной границы.

Не стану слабонервных устрашать,

Да и не всё о русских надо знать

Врагам и тем, кто ловит вражье слово...

Вот так-то. Но беда, что и сами русские про себя далеко не всё знают — пока не клюнет в темя известная жареная птица...

ПОСВЯЩЕНИЯ Надежда МИРОШНИЧЕНКО. Трудная книга. — Сыктывкар: Коми книжное издательство, 2002, 384 с., тираж 1000 экз.

"Навстречу утренней Авроры / Звездою Севера явись..." (А.С.Пушкин). Не ведаю, что уж там замышляли сыктывкарские издатели, называя свою поэтическую серию "Звезды Севера"...

Я знаю: я фата-моргана,

И я только дома жива.

Не верьте мне, дальние страны.

Не верьте, друзья-капитаны.

Я знаю: я фата-моргана.

Не женщина я, а слова...

За тридцать с лишним лет писания стихов с людьми, наверное, могут происходить и не такие превращения.

Эта жажда разговора со своим.

Это детское братанье — навсегда.

И наивное: потом договорим.

А потом и не бывает никогда...

Наверное, половину стихотворений из объемного, напечатанного "в подбор", сборника Надежды Мирошниченко предваряют авторские посвящения — словно рифмованные письма тем людям, с которыми она что-то важное не договорила при встрече. Словно звездный свет, идущий к земле, может быть, годы, а может быть — миллионы лет... И, наверное, как-то отразится, вернется обратно: еще через годы, а может быть — миллионы лет.

ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО Екатерина МАРКОВА. Актриса. — М.: Олимп, АСТ, 2002, 347 с., тираж 10000 экз.