Газета День Литературы # 78 (2003 2)

Владимир Бондаренко ПОЛУБРОНЗОВЫЙ МУЧЕНИК ЛИМОНОВ

Художник Михаил Шемякин когда-то писал о Лимонове: "Он очень талантлив. Внутри очень одинок. Он проник в гущу интереснейших событий. Не завидую никому, кто попадет в поле его зрения: тот будет выведен в его романе со всей подноготной…". Мне кажется, в последней книге "В плену у мертвецов" прежде всего в поле зрения писателя попал сам Эдуард Лимонов. Он-то и выведен со всей своей подноготной. Сила писателя Эдуарда Лимонова в его предельной искренности и обнаженности. Это не постмодернизм Владимира Сорокина или Виктора Ерофеева, где имитируются и чувства и эмоции, имитируется сама жизнь. У Лимонова сквозь изощренную стилистику приёмов всегда вылезает его трагическая личность.

Он трагичен изначально. Трагична даже его любовная лирика. Трагична его личная судьба. Трагичны его отношения с близкими. Может быть, трагичное мироощущение и привело его в политику? Когда его родине стало так же плохо, как и самому писателю, он встал на защиту её. И это не было игрой или позёрством. Он наконец-то почувствовал себя близким и нужным родине. Та высокая степень лимоновского эмоционального неблагополучия, о которой писал Иосиф Бродский, совпала с высокой степенью всенародного эмоционального неблагополучия, и даже государственного неблагополучия; на такой единой волне протеста Лимонов и превратился из крайнего индивидуалиста в крайнего государственника. Когда-то нечто подобное произошло с Владимиром Маяковским. По многим параметрам художником, чрезвычайно близким Эдуарду Лимонову…

Его личная трагедия сотворила из Лимонова героя. Героя-одиночку, героя из "Дневника неудачника", героя, бросающего вызов миру и готового умереть во имя этого вызова. Трагедия страны сотворила из Лимонова героя национального. Сколько бы он ни писал в ранних стихах "Мы — национальный герой", не будь трагедии страны, не слились бы энергии протеста личности и протеста нации, Лимонов так бы и остался в истории литературы ярким героем экзистенциального плана, эмоциональным трагиком своей собственной неблагополучной судьбы. Его трагическое "я" стало общерусским "мы" в годы крушения державы. Я не верю в лимоновский цинизм и игру не только потому, что видел не раз его в полном смысле слова героическое поведение, но и потому, что как критик вижу обнаженность его литературных текстов. Это скорее антиигра. Поэтому его никак не могли приручить и победить следователи. И ещё: он не играет хотя бы потому, что в полной мере испытывает страдания.

На мой взгляд, тюремная исповедь Эдуарда Лимонова "В плену у мертвецов" — это исповедь глубоко страдающего и мучающегося человека. Он тяжело переносит своё пребывание в лефортовской камере. Это не столько бытовые страдания: ни голода, ни холода, ни каких-то пыток или избиений ему, к счастью, испытать не довелось. Впрочем, может быть, бытовые лишения даже дали бы ему лишние силы на борьбу. В тюрьме Лимонов был перенасыщен давлением на психику. Ежедневное, ежечасное стремление тюремщиков сломать его как личность. Зауженное пространство для человека, привыкшего бродить по всему миру, тоже становилось пыткой. Из природного лидера делали изгоя. Эдуард Лимонов не боится в своих тюремных записях даже признаний того, что он боится. Реально боится иных людей, иных действий, иного поворота событий. Его пугают тем, что якобы неизбежно с ним случится, когда он попадёт на зону или в камеру к обычным уголовникам. И он вынужден впервые, может быть, посожалеть о своем авторстве скандальной книги "Это я — Эдичка". К нему в камеру подсадили сирого стукача Лёху. "Признаюсь, поначалу он бросал меня в панику. Но наслушавшись от него повторяемых кошмаров, я окреп и свыкся с кошмарами. Сцену на дальняке я пережил. Я её освоил… Когда я писал свою знаменитую, скандальную книгу в Нью-Йорке, я на тюремную мораль в русской тюрьме не рассчитывал. Иначе не назвал бы героя своим литературным псевдонимом. Каюсь, хотел создать вокруг книги скандал. Я не подозревал, что скандал мне дорого обойдется, что эта моя книга будет преследовать меня всю жизнь…"