Газета День Литературы # 84 (2004 8)

лето кончится, и, как следствие, обломается "дольче вита",

и в лицо дохнет перегаром город наш золотой.

Буду с грустью смотреть, шатаясь во время оно

по усопшему этому городу, забуревшему от тоски,

как на улице на Воздушной своего компаньона

бьют ногами в лицо черножопые "челноки".

Вечер кажет кулак сквозь завесу табачного дыма,

но разбитые губы шепчут бережно, будто во сне:

"Я люблю тебя, жизнь. Я уверен, что это взаимно",

и играет пластинка в распахнутом настежь окне.

ПАСХАЛЬНЫЕ СТРОФЫ

I

Такие вечера — последний штрих

на выцветший иконостас обоев.

Остатки солнца в городах больших

лежат, гидрометцентр успокоив.

Пройти бы с ней хотя б еще квартал —

история полна широких жестов,

хотя давно невинность потерял

видеоряд евангельских сюжетов.

"Любите, Бога ради, по любви", —

в провинции, а также в граде стольном,

подчеркивает радиоэфир

с отчетливым акцентом колокольни.

Он выветрится из чужих квартир

и взбудоражит улицы, но только

твой колокольчик прикусил язык,

поскольку он фальшивит в общем хоре,

и день, лишенный привкуса слезы,

растаял, как конфета за щекою,

и даже у церквей в глазах темно.

Апрельской ночью до руин зачитан

собор на голом острове. В окно

глядит печаль в очках солнцезащитных.

II

Нам снится прошлогодний променад

и этот день, предпраздничный, наверное.

Все свежие газеты променяв

на поцелуй, запутавшийся в вербах,

одна шестая суши замерла,

вдруг став размером с пляжную кабину,

прижавшись к морю. Выпей за меня,

кагор глотая пополам с обидой.

Сегодня тот же плещется мотив,

а пляж, длиной в три новых киноленты,

пьет пиво, анекдотом закусив,

и раздает девчонкам комплименты.

Венера, в четырех шагах застыв,

поддатых отдыхающих напротив,

глядит на это дело из воды.

Конечно же, грустит — и не выходит.

III

Сгорает утро. С кладбища — назад,

домой спешит, от зноя обессилев,

опохмеленный пролетариат,

поправив фото на родных могилах.

Уснувший в позе снятого с креста,

мир буржуа не просыпался будто,

и лишь в моем отечестве весна

задумчиво пьет кофе в позе Будды.

Мы проклинаем солнце за поджог,

гордимся, чувств высоких не скрывая,

останками империи чужой,

завернутыми в белый плащ с кровавым

подбоем. В обезвоженных полях

бредет солдат с улыбкою экранной,

у цезаря по-прежнему болят

воспоминаний колотые раны.

Но Древний Рим едва ли виноват,

что на погонах тоже звезды гаснут,

Балтфлотом наспех перебинтовав

уродливый обрубок государства.

IV

На улице играет в домино

чертовски небольшой процент неверующих.

Спускаешься по лестнице бегом

в закусочную, как в бомбоубежище.

Буфетчицу ты балуешь вином,

от дня грядущего отгородившись

взрывной воронкой прошлого. На дно

его взглянув, не видишь все равно,

как из червя стать персонажем Ницше.

В неоновой безвкусной синеве

каштаны дымовой завесой плотной

спасают от позора Кенигсберг,

английской авиацией обглоданный.

И ты встаешь. И знаешь, что с утра,

вновь сигарету у тебя стреляя,

сосед с лицом апостола Петра

поздравит по ошибке с Первым мая.

***

Последняя тяга раскуренной дури.

Подъезд неумыт и, как небо, нахмурен.

Растоптан окурок. Пора, брат, пора.

Мы вышли и хлопнули дверью парадной.

Сквозь ливень, бессмысленный и беспощадный,

спускаемся в черную яму двора.

Отдайте мне солнца отцветшую душу,

квартал, где есть липы и бронзовый Пушкин,

есть горькое пиво, а горечи нет.

Разбитая улица, радио хриплое,

а рядом - две местные девушки-хиппи,

гитара, оставленный кем-то букет.

В прическе цвели полумертвые розы.

По воздуху плыл разговор несерьезный.

Навстречу единственной в жизни весне

ты шла босиком по проспекту Победы,

дразнила прохожих, и целому свету

смеялась в лицо, позабыв обо мне.

Последних объятий рисунок печальный,

бухло и наркотики в сквере вокзальном —

всё это, как ты повторенья ни жди,

скрывают похлеще разлапистой тени

мазутом пропахшие воды забвения,

в которых весенние тонут дожди.

Библейская тьма в опустевшей квартире.

Я еду в троллейбусе номер "четыре".

Я вспомнил линялые джинсы твои,

глаза твои ясные, мир этот жлобский,

расхристанный голос с пластинки битловской,

поющий о гибели и о любви.

г.Калининград

ПЕЧАЛЬНЫЙ ГОЛОС СЕВЕРА

Елена СОЙНИ. Над растаявшим льдом.— М.: Молодая Гвардия (серия "Золотой Жираф"), 2003, 204 с.,1000 экз.

ПРОЩАНИЕ С СОВЕТСКИМ ПАСПОРТОМ

...дубликатом бесценного груза.

В. Маяковский

Что за гарь,

а вокруг суета,

что за дым

от костра без поленьев —

здесь советские жгут паспорта

исторического поколения.

Их кидают в мешок —

полный чтоб!

Словно душат льняною бечевкой.

Чей-то взгляд промелькнет,

чей-то лоб,

с фотоснимка над подписью четкой.

Там я — русская,

там ты — карел,

он — грузин —

не скрывали мы расу.

Стал он "черным",

а ты "побелел" —