Газета День Литературы # 89 (2004 1)

Стэрн не стал врать. Михаилу казалось, что сейчас его ничто не способно удивить, однако он удивился…

— И что?

— Я тебя не понимаю?

— Ну ты представляешь, что

теперь будет?!

— Придется официально объявить об отмене маратория на смертную казнь… Но я слышал, что решение начали готовить еще в декабре после взрыва у "Националя".

Голос телеведущего с взволнованного эротичного хрипа сорвался на глухой визг:

— Кость, хватит дураком прикидываться, ты понимаешь о чем я! Это же — п….ц! Блокада!

— Миш, ты проспись, а потом звони. Если вдруг блокада начнется!

Связь оборвали.

Михаил Леонтов, по-прежне

му в трусах, несколько раз прошелся по дому, то и дело подходя к монитору и просматривая обновляеющиеся новости интернета.

Молчали правозащитники. Молчали западные издания. Молчал даже Венедиктов.

Когда Михаил наконец вынул из холодильника бутылку водки, хлопнула дверь на террасе, и в комнату вошел сторож Василий.

— Ну, с наступившим! А я-то думал, вы спите, ничего не приготовил.

Михаил опрокинул стакан и посмотрел на своего "домоправителя".

— Ходорковского расстреляли… Вот ведь.

Василий начал хлопотать у плиты.

— Совсем не стало порядка. А вот такие тоже, когда я в Луге жил, фермера одного зарезали, а у евойного работника язык вырезали. Ну ничо, будет еще порядок… Путин сказал, будет…— продолжал Василий, разбивая яйца над сковородкой.

Михаил Леонтов поставил стакан на стол и вышел из кухни. Дойдя до постели, он лег и накрылся одеялом с головой.

Его разбудил телевизор. Барбара Брыльска голосом Пугачевой пела песню "На Тихорецкую состав отправится…". Гитарные аккорды отзывались в раскалывающейся после вчерашнего голове. В кухне гремели посудой.

— Василий… — осторожно хриплым голосом позвал мэтр.— Василий!

— Иду, иду…

Василий вошел в комнату с чашкой, испускающей горячий и жирный аромат.

— И что вам не спится? На часах и десяти нет, а вы проснулись. Отдыхали бы, чай Новый год, праздник.

Увидев, как хозяин вытирает пот со лба, Василий снова заохал:

— Да у вас не температура ли?! А я говорил вчера: виданое ли дело после бани без штанов по лесу ходить…

ИЗ ПОЭЗИИ XXI ВЕКА (Антология “Дня Литературы”)

Обещанного, говорят, три года ждут. А значит, пришло время собирать антологию русской поэзии нового, XXI века. Перед вами — первый её выпуск в версии “ДЛ”.

ОЛЬГА КОЗЕЛЬ

* * *

Дорога — бугор на бугре.

Известное дело — Расея.

Так траву ещё при царе

Косили в верхах Енисея.

Так лился туман или стон,

В обитель — роптать на судьбину —

Сплавляли неласковых жён,

И — вниз по реке — древесину.

Так тянет смолой костерок

В полях, величая Купалу.

Так ехал Бестужев в острог,

И Меньшиков ехал в опалу.

* * *

Как малый пострел, за повозкой бегущий в пыли,

Как старый казак, на войну провожающий сына,

Ты смотришь с укором на белую прядку земли,

Не смея, как прежде, промолвить: моя Украина!

Пусть ценят за доблесть и пусть не желают добра,

Мы смертной гордыней своею гордимся по праву.

Но слышен на склонах взволнованный голос Петра,

И дикие розы впотьмах окружают Полтаву.

И если любить, то лишь шум малоросских ветров,

Ковыль Запорожья, могилы и память о Сечи,

И посвист ночной подгулявших степных гайдуков,

И шляхетских жинок покатые полные плечи.

Там панская дочь собирает во ржи васильки,

И жаркие посулы небо вплетает ей в косы,

Там точатся к бою и, звонкие, гнутся клинки,

Там тяжбы и свадьбы, и зреют в ночи абрикосы.

ДЕТИ

Вокруг Игнатьева — леса.

Бродя по ним в полдневном свете,

Вдруг чувствуешь: на два часа

Реальней приближенье смерти.

И вот, кляня сто первый бор,

И вечный времени излишек,

Я набредаю на костёр

И деревенских ребятишек.

Я вспоминаю "Бежин луг",

Своё назвав негромко имя,

Вхожу в ребячий этот круг

И заговариваю с ними

Об урожае, о кино,

О том, что снега нынче мало,

О подвиге под Ведено

Прославленного генерала.

"Пусть генералы и умны, —

Мне мальчик говорит спокойно, —

Не верю я в конец войны,

На свете не кончались войны…"

На костерке дымится снедь.

Жужжит у щёк морозец колкий.

Обыкновенный русский снег

Заносит мокрые просёлки.

Сестре Вере

Мне хоругвь не вносить в алый свет алтарей,

До святынь не достанешь рукою…

Но вдохни эту пижму и этот кипрей,

И узнаешь, что это такое.

И военная гарь, и молочная Гжель

Сотни раз повторялись на свете,

Только мы-то с тобой из нездешних земель,

Мы — иной современности дети.

Лишь в ладонях согрей золотую свечу

И сожми, как штурвал самолёта.

Мне на правду плевать, и я верить хочу,

Что отец мой шагал с пулемётом.

И я верить хочу — мне на правду плевать,

Что я крови несмешанной, русской,

И что время когда-то отправится вспять:

Сотня лет — и изменится русло.

СЕВЕРНЫЕ СТАРУХИ

У Белого моря веков испокон

Глядят тебе вслед из белёсых окон.

И нет никого — только чувствуешь взгляд,

Как будто не люди — деревья глядят.

Но мастер чужой стародавней поры

Безмолвную душу упрятал в стволы.

И вырезал руки, надбровья и рот