Газета День Литературы # 91 (2004 3)

Вадим ли Кожинов с его безусловным влиянием на литературный процесс главная тому причина, или реакция общества даже не на "эстрадную" громобойную поэзию, а на всё усиливающуюся фальшь общества, на фальшивый пафос и общественное двуличие,— но "тихая лирика" неожиданно для себя самой оказалась в центре не только литературного, но и политического внимания. О поэтах, о которых молчали лет пятнадцать, вдруг заговорили критики всех направлений. Анатолий Жигулин вспоминал о шестидесятых годах: "…Полное невнимание критики того времени к творчеству таких замечательных поэтов, как Н.Глазков, Н.Тряпкин, В.Соколов, до сих пор остается загадкой". То же самое можно было сказать о невнимании к Николаю Рубцову, Анатолию Передрееву… Но, может быть, и здесь минусы перешли в плюсы, и невнимание до поры до времени к творчеству поэтов круга "тихой лирики" помогло состояться им как поэтам, помогло обрести мужество и зрелость? Они ценили друг друга, но при этом беспощадно указывали на слабости и неудачи. Они радовались каждой удачной строчке друг друга. Может быть, там, в этом новом кругу близких ему поэтов, Владимир Соколов и осознал себя лириком? По крайней мере, после периода сближения с Передреевым, Куняевым, Рубцовым и Кожиновым, у Соколова поубавилось газетной комсомольской риторики, так называемых гражданских стихов. Ими перед требовательными талантливыми сверстниками не похвастаешься. Станислав Куняев в своих воспоминаниях пишет о том периоде: "К Соколову Передреев относился в первые годы своей жизни в Москве с почтением и даже любовью. Да и было за что. Именно тогда, находясь в "нашей ауре", Соколов написал несколько лучших своих стихотворений, за которые мы тут же приняли его в пантеон русской классики.

Помню, как Передреев пришел в "Знамя" … и с горящими от восхищения глазами прочёл вслух стихи Соколова:

Звезда полей, звезда полей над отчим домом,

И матери моей печальная рука.

Осколок песни той вчера за тихим Доном

Из чуждых уст меня настиг издалека…

Мы с молодой щедростью упивались свободой и душевной распахнутостью этого стихотворения, а позже Передреев вспоминал другие стихи Соколова, жившие в его душе всегда:

Я всё тебе отдал: и тело

И душу — до крайнего дня.

Послушай, куда же ты дела?

Куда же ты дела меня?

На узкие листья рябины,

Шумя, налетает закат,

И тучи на нас, как руины

Воздушного замка, летят.

Особенно приводили его в восторг "узкие листья рябины", "закат", который "налетает шумя", — и самое главное то, что… называли "лирическим жестом" — некое властное продолжение жизни в стихах…"

Характерно, Что в поэзии Владимира Соколова не нашлось места для посвящений ни Евгению Евтушенко, ни поздним его либерально-демократическим покровителям. То, что он позволял себе в жизни поблажки во имя тех или иных житейских интересов, никогда не распространялось на его поэзию. В.Соколов всегда был строже к себе как к поэту, нежели к человеку. И потому так строг подбор его посвящений и посланий друзьям: Вадиму Кожинову, Анатолию Передрееву, Ярославу Смелякову, памяти Михаила Луконина, двум-трём болгарским и грузинским поэтам. Вокруг его стихотворения "Девятое мая", посвящённого Кожинову, завязалась целая полемика. Опять он не угодил недостаточной гражданственностью поэтического чувства.

У сигареты сиреневый пепел.

С братом я пил. А как будто и не пил.

Пил я девятого мая с Вадимом,

Неосторожным и необходимым.

Дима сказал: "Почитай-ка мне стансы.

А я спою золотые романсы,

Ведь отстояли Россию и мы,

Наши заботы и наши умы".

У сигареты сиреневый пепел.

Жалко, что третий в тот день с нами не пил.

Он под Варшавой остался лежать.

С ним мы и выпили за благодать.