При всей верности географическому безграничью — дух все больше ощущает вакуум — пустоту той самой Вселенной, которой по-прежнему присягает верный сын счастливого поколения. Старость — плохой спутник вечности. Пора прощаться со сверстниками.
С Луговским:
С Сельвинским:
С Антокольским:
Вот этим-то озорным ребятам и хочется рассказать, что "мы счастливей правнуков своих". Да как расскажешь?
Кому пожаловаться? Как Маяковский когда-то — Ленину?
Мастер роняет строки, мгновенно становящиеся на крыло.
И главный, глубинный, может быть, единственный по-настоящему реальный мотив в песнях старого сказочника — тоска по комсомолу его юности. Вера, что это можно возродить…
Правильно было бы: "годов". Но в этом обаятельном косноязычии — весь Светлов. И сама Поэзия.
Он уходит, как донесшаяся из прошлого легенда. Закончу тем, что знаю не из печатных биографий (хотя они пестрят остротами, записанными с его уст), а тем, что сам услышал когда-то о чудаке, живущем в писательском доме на Аэропортовской улице.
Пришли юные авторы навестить больного. Преданно проговорили:
— Михаил Аркадьевич, вы — живой классик.
Михаил Аркадьевич собрал силы и поправил:
— Еле живой.
Евгений НЕФЁДОВ ВАШИМИ УСТАМИ
ШИЗИКА И ЛИРИКА
Валерий КРАСКО
Эйнштейн, конечно, голова.
Но и Краско — головка!
Я шар земной, идет молва,
Сравнил с Эйнштейном ловко.
Сравнение хромает — но
Всё относительно давно...
Давно и я не для красы
В них сходство обнаружил:
Морей разливы — суть усы,
А континенты — уши,
Ну и, конечно, Эверест —
Как нос, заметный всем окрест...
Короче, сходство налицо,
И я добавлю, кстати,
Что столь похожих близнецов
Еще не знал читатель.
Боюсь, он путать станет их,
Как спутал грешный мой язык...
Да я и сам теперь едва
Их различаю тоже:
Где шар земной? Где голова?
Настолько, право, схожи
Промеж собой они уже —
Как будто яйца Фаберже!