Газета День Литературы # 97 (2004 9)

Владимир БОНДАРЕНКО ВЕЛИКАЯ КЛЮЕВЩИНА

Клюевщину в двадцатые-тридцатые годы выжигали по всей Руси. Не столько боялись влияния Сергея Есенина, допускали выпуск книг поэтов Серебряного века, но клюевщину истребляли калёным большевистским железом. В ответ ещё в 1919 году Николай Клюев писал своим "братьям-большевикам" пророческие слова, которые так важны и сегодняшней России: "Направляя жало пулемёта на жар-птицу, объявляя её подлежащей уничтожению, следует призадуматься над отысканием пути к созданию такого искусства, которое могло бы утолить художественный голод дремучей черносошной России".

Он сам и вышел из недр этой дремучей черносошной России, так ненавидимой комиссарами всех мастей и национальностей.

Вряд ли он бы смог стать столь народным поэтом, как его младший брат Сергей Есенин, но несомненно, что истоки клюевского творчества глубиннее, архаичнее, черносошнее…

Впрочем, это хорошо понимали они оба. Клюев чувствовал в Сергее Есенине огромную поэтическую мощь, и потому мечтал возвести его на русский поэтический престол: "Изба — питательница слов / Тебя взрастила не напрасно: / Для русских сёл и городов / Ты станешь радуницей красной". Себя Николай Клюев чувствовал как предтечу, предшественника, донёсшего народное слово до письменной литературы.

Николай Клюев и на самом деле опирался на уходящую в глубь веков народную традицию, народное творчество. Его стих не нуждался в развитии. В каком-то смысле он был статичен как поморская гранитная скала, на которой высечены рождённые русским народом слова, запечатлён народный язык.

Сергей Есенин уже пошёл дальше, спотыкаясь и падая, развивая русские поэтические традиции. Его путь был — дойти до народа, дать ему своё поэтическое слово.

Николай Клюев нёс миру сокровенные народные тайны. А значит: и его религию, и его мистику, и его ощущение природы. Говорят, что крестьянин не чувствует красоту природы, лишь использует её, косит траву, рубит деревья... Всё творчество Клюева — опровержение этих измышлений интеллигентщины.

В суслонах усатое жито,

Скидает летнину хорёк,

Болото туманом покрыто.

И рябчик летит на манок.

……

Дух осени прянично-терпкий

Сулит валовой листопад,

Пасёт преподобный Аверкий

На речке буланых утят.

На нём балахонец убогий.

Но в сутемень видится мне.

Как свечкою венчик двурогий

Маячит в глухой глубине.

Мир природы у Клюева всегда иконописен, он видит все тончайшие явления природы, как часть единого православного мира. Природа у него религиозна, не исчерпывается лишь эстетическим или прагматическим предназначением. Русская народная культура за тысячелетие православия органично соединила божеское слово и эстетическое чувство.

Вот тем и страшна была великая клюевщина для воинствующих безбожников, что не нуждалась в развитии, опираясь на устойчивый крестьянский и православный мир. Сергей Есенин мог развиваться согласно своему времени, бежать вприпрыжку за комсомолом, носить цилиндр, писать богохульные стихи. У Николая Клюева такой возможности не было изначально. Он не развивался в ногу со временем, а пытался и само время при всех его громаднейших перепадах включить в себя, включить в свой керженский древлеправославный мир и большевиков, и Ленина, и саму революцию.

Для меня поэзия Клюева ещё одно объяснение неизбежности самой революции. Народ не видел себя единым с барами, какими бы эти баре ни были хорошими и культурными. Он понимал свою правду, и потому на первых порах поверил в возможность установления "мужицкого царства", увидел в Ленине своего крестьянского вожака, отсюда знаменитое клюевское:

Есть в Ленине керженский дух.

Игуменский окрик в декретах…

И не жестокость ЧЕКА разочаровала тот самый мужицкий народ, даже не немыслимое количество инородцев в органах власти, русский народ всечеловечен и чужаков не боится, а неприятие большевиками этого самого мужицкого царства, народной самобытности, да и самой народной культуры.