Газета и роман: Риторика дискурсных смешений

В общем виде, ситуация двойного вхождения, как мы ее назвали, оказывается возможной, потому что рассмотренные субдискурсы – здравого смысла, сенсации, справедливости, сравнения – являются в большей степени тематическими, или, более точно, проблемно-тематическими, они вырастают вокруг определенного концепта или группы концептов, и поэтому способны входить в структуру дискурсов, квалифицируемых по более общим свойствам своего функционирования в социуме.

Аналогичную позицию двойного отношения к повседневному дискурсу и к дискурсу средств массовой информации занимает тематический дискурс «верхов, власть имущих, политической верхушки, номенклатуры», тесно пересекающийся в его традиционно российской версии с дискурсом справедливости, точнее, несправедливости («Все начальники неправы и нечестны», «Наверху правды нет» и т. п.).

Сделанные наблюдения также показывают, что журналистский дискурс самыми крепкими отношениями – как таковой и через проблемно-тематические субдискурсы – связан с дискурсом повседневного общения.

В дискурс повседневного общения, а вслед за ним и в журналистский дискурс, вкраплен и базовый дискурс недавнего прошлого нашего общества, достаточно условно названный нами «советским» дискурсом. Если в отношении приведенных выше тематических дискурсов можно говорить о том, что они первоначально формируются в повседневном общении, а затем также развиваются в тех или иных специализированных средах общения, то у «советского» дискурса обратная судьба: от партийного съезда, от официального направляющего документа, от речи политического обозревателя и передовицы в центральной газете – в речь литературно-художественную, публично-политическую, газетно-публицистическую и повседневную. И если в современной литературе «деревянный язык» деконструирован дискурсом постмодернизма[56], если из бытового общения этот дискурс постепенно уходит вместе с людскими привычками «выражаться» и самими людьми, если в публичной политике он стал легко и персонально узнаваем (Зюганов, Харитонов и т. д.) и поэтому безобиден и формален, то газета остается его последним убежищем, последним полем, на котором этот дискурс способен, как вирус, заражать тексты и целые пространства текстов. Понятно, что мы не имеем в виду собственно коммунистические газеты, которые и не газеты вовсе, поскольку практически полностью развернуты в пространстве агитационно-политического дискурса как такового, т. е. это не более чем периодические агитационные материалы.

Вместе с тем массовая газета, в своем обывательском интересе ко всему мало-мальски сенсационному или хотя бы удивительному, способна впитывать в себя сквозь губку своих текстов частицы профессиональных дискурсов в их ярко выраженных тематических аспектах. Таков обнаруженный нами в одном из рассмотренных выше материалов собственно технический профессиональный дискурс. Однако в целом профессиональные дискурсы по определению чужды массовой газете, и, внедрив их в себя, газета сразу же начинает их изживать, переваривать, нейтрализовать – а разъедающим кислотным раствором служит все та же всепоглощающая болтовня повседневного дискурса.

Следующий самостоятельный в своей практике дискурс, не связанный непосредственно с традициями повседневного общения, – дискурс политический, который в рассмотренных выше текстах проявил себя, как минимум, в трех разновидностях – это дискурс политического официоза, предвыборный дискурс и публичный политический дискурс с ярко выраженными коммуникативными стратегиями полемики[57].

Очередная группа включает в себя дискурс российского государственного официоза, бюрократический дискурс и церковно-православный дискурс. Их объединяет своего рода культурная выделанность, приподнятость над сферой повседневного общения и его дискурсов. Это институциональные дискурсы в полном смысле этого термина, и вместе с тем они имеют прямое отношение к системе дискурсов культуры: первый погружен в традиционные темы высокой русской истории, второй отражает культуру российской документалистики, третий олицетворяет собой российскую церковно-православную культуру.

И замыкает ряд последний дискурс – как мы его назвали, беллетристический дискурс, или дискурс интриги. Коммуникативная стратегия этого дискурса заключается в том, чтобы внести интригу в излагаемую историю, выстроить ее компоненты таким образом, чтобы между ними возникло напряженное смысловое противоречие, т. е. сюжетные отношения в собственном смысле этого слова[58].

«Педсовет» и «политкухня»