Газета "Своими Именами" №30 от 23.07.2013

Встретив как-то Солоухина, я сказал ему, что с ним хочет познакомиться одна начинающая сочинительница, и поведал, как именно она выразила своё желание. «Ну и профурсетка!» - вырвалось у Володи. Был ли напечатан её рассказ и познакомилась ли она с Солоухиным, не помню, но знаю, что со многими весьма полезными людьми, вплоть до Сергея Михалкова, она познакомилась и была на короткой ноге, на длинной руке.

Прочитав сейчас «Фрунзик обещал на мне жениться», я подумал: может, она и у Солоухина хотела получить такое обещание. Это ж у неё пунктик. Я как-то спросил ее:

- А как же муж?

- А что муж? - удивилась она. - Я купила ему машину. Он доволен. Чем ему плохо со мной!

Но слушайте её дальше: «Однажды Фрунзик рассказал мне историю своего друга. Эта история меня поразила.

 Друг воевал. Был ранен, попал в полевой госпиталь. Немцы поджимали, надо было отступать. В таких случаях тяжело больных добивали, а тех, у кого лёгкие ранения, брали с собой».

Обратите внимание: «в таких случаях». То есть это было привычным заурядным делом. Но кто же добивал, скважина? Где и когда это было? Кто этот друг – ну хотя бы имя? Ничего нет! Совершенно, как у Сахарова. Одна порода!

«Всех, кто был в госпитале, вывели на улицу. Врач шел вдоль ряда...».

Да ведь среди раненых наверняка были и без ног, да и с ногами - такие, что не только встать в «ряд», но и подняться не могли.

«Врач шёл, как сам Господь, и решал, кому жить, кому нет». И люди, прошедшие огонь и воду, смиренно ждали своей участи?

«Врач остановился около друга. Вглядываясь в нездешнюю черноту волос и глаз, спросил:

- А ты кто?»

Какая ему разница – кто? Он же должен интересоваться только физическим состоянием.

- Я армянин,- ответил раненый. Врач не знал такой нации. Может быть, врач был пленный немец». Что, немцы не знают армян? Да это же одна из самых разбросанных в мире наций. И немцу поручили определять, кому из советских людей жить, кому умереть? Ну, лярва...

«- Кто это? Сарьян, - произнёс раненый. О художнике Сарьяне врач слышал, он кивнул». Очень сомнительно, ибо слава и широкая известность Сарьяна взошли уже после войны.

«- Сароян, - вспомнил раненый. Врач слышал и о таком писателе, кивнул». Ещё более сомнительно: армянин Сароян – американский писатель, тогда совершенно неизвестнаый у нас в стране, очень мало вероятно, чтобы его знали и «друг», и врач.

«-Амбарцумян, физик, - продолжал раненый. Он вспоминал наиболее качественных представителей нации. Врач кивал». Это означало, что он знал всех этих «качественных представителей», но это уж совсем неправдоподобно, особенно в последнем случае, ибо Амбарцумянов было два, оба физики, почти ровесники, но до войны они были молоды и безвестны.

«Но через минуту возникла пауза. Раненый более не мог вспомнить ни одного имени. «Армяне кончились», - с юмором подумал раненый».

Всё. Но где тут юмор? А главное, повторяю, зачем врач учинил армянину дотошный допрос о его национальности, когда его должно интересовать только его здоровье.

Вот такой отрывочек за несколько дней до годовщины начала Великой Отечественной войны в газете, выходящей тиражом в сотни тысяч экземпляров. Но обратите внимание, этот грязный и лживый рассказ, полученный из безымянных третьих рук, не вызвал у Токаревой ни малейшего сомнения, колебания, желания поспорить, хотя бы переспросить что-то. Рассказ лег в подходящую почву.

Сама пенсионерка Виктория Самойловна мне ничем не интересна, разумеется, не интересен сам по себе и отрывок из её сценария. Но ведь вот какое дело. Буквально дня через три в той же «Комсомолке» появляется статья историка Александра Дюкова «В России человек, оскорбляющий память о Великой Отечественной войне, ничем не рискует». То есть правой рукой редактор газеты даёт отмашку для подлости таких, как Токарева, а левой подписывает в набор статьи, требующие привлечь к ответственности этих злобных тварей (божьих). Человек деморализован и надеется так выжить.