Газета "Своими Именами" №40 от 01.10.2013

— Если ты мастер, то иди в магазин для мастеров! А если ты прикреплен к этому магазину, то вставай в очередь! — сказали в один голос сорок человек. Большой монгол стал протестовать, произнося на ломаном русском языке фразы о правах национальных меньшинств. И все-таки хлеб он без очереди не получил. Слишком многие рабочие, принадлежащие к национальным меньшинствам, пытались получить что-нибудь даром или без очереди, или же добиться других привилегий, подводя под это в качестве основы ленинскую национальную политику. Но теперь им это уже больше не удавалось.

Попов вытащил потрепанный бумажник и начал искать там мелочь, чтобы заплатить за хлеб. Бумажник был набит деньгами, у него при себе было больше двухсот рублей. Неделю назад он получил зарплату за прошлый месяц (с опозданием всего лишь на десять дней), но купить было нечего. Он получил хлеб для себя, для Гриши, ушедшего за молоком на раздаточный пункт, и для Гришиной жены и стал проталкиваться к выходу. Под мышкой у него было пять килограммов (двенадцать фунтов) хлеба. Это были двухдневные рационы для двух рабочих и одного иждивенца.

…Размер зарплаты и количество денег под матрасом больше не определяли уровень жизни. Деньги были у всех, но то, что человек ел и носил, почти целиком и полностью зависело от того, что можно было купить в том конкретном магазине, к которому он был прикреплен. Если это был иностранный специалист или руководящий работник ГПУ или партийных органов, прикрепленный к специальному магазину для иностранцев, то он мог купить икру, кавказское вино, импортные ткани, прекрасную обувь, костюмы и тому подобные вещи на выбор. Инженеры и мастера, такие люди, как Семичкин и Коля, имели карточки, дававшие им право посещать магазины для техников, где они могли купить хлеб, а иногда мясо, масло, рыбу и кое-что из одежды. Однако большинство людей, таких, как, например, Попов, были прикреплены к магазинам для рабочих, где единственное, что можно было купить более или менее регулярно, это хлеб. Иногда по нескольку дней подряд и хлеба не было; но большинство рабочих, прошедших школу голода, имели небольшой запас сухарей, помогавший им переждать временную нехватку хлеба.

…В 1933 и 1934 годах цены на базаре были просто недоступными: хлеб, например, стоил до десяти рублей за килограмм, в то время как официальная цена хлеба в магазине была пятнадцать копеек». (Тут Скотт, видимо, ошибся и назвал цену за фунт.)

О нормах выдачи продуктов немцам я уже написал, но добавлю, что норма выдачи хлеба солдату царской армии в военное время была 1 кг ржаного хлеба или 700 граммов ржаных сухарей. А Скотт описывает получение 1,2 – 1,4 кг хлеба в день на работающего, включая кулаков, и по 500 граммов на иждивенца. И вроде считать умеет.

Скотт, кстати, объясняет причины, по которым в питании заключенных и вольных не было разницы: «Как только заключенных привозили на строительство, их начинали кормить лучше, чем на протяжении всего периода с момента ареста. Им выдавали теплую добротную одежду и говорили, что с этой минуты единственное, что будет приниматься во внимание, это их работа. Вплоть до 1938 года срок заключения мог быть уменьшен за хорошую работу на двадцать, сорок, а иногда даже на шестьдесят процентов. Однако после 1938 года сокращение срока наказания стало более редким явлением, вероятно потому, что НКВД не хотел терять рабочую силу, ведь число осужденных — и, соответственно, рабочих, прибывающих на стройки, — сократилось».

Ну и, наконец, в отчете Госдепу Скотт сообщает: «Голод в конце 1932 — начале 1933 года. В конце 1932 года в Магнитогорске катастрофически не хватало продуктов. Хотя у кулаков были хлебные карточки, они не могли достать достаточно еды, чтобы прокормить себя и свои семьи. Женщины и дети постоянно ходили по помойкам и собирали в сумки все выброшенные испорченные продукты, которые могли там найти. Это был самый настоящий голод…». Ну а дальше вы уже читали о несчастных работниках ГПУ: «К весне начались небольшие забастовки и стало нарастать пассивное сопротивление отдельных групп этих крестьян. Об этих беспорядках стало в конце концов известно высшему начальству, и все закончилось арестом двух офицеров ГПУ — начальника трудовой колонии и его заместителя, — ставших «козлами отпущения» и осужденных на длительные сроки». Всё, ни слова, ни намека о голодоморе. Плач о горькой доле кулаков громогласный, а о том, что они страдальцы от голодомора, повторю, ни слова!

А может, в Магнитогорске не было украинцев и о «семи миллионах умерших на Украине от голода» никто не знал? В той картинке в столовой 1933 года, которую Скотт нарисовал, есть такой эпизод: