Газета "Своими Именами" №9 от 01.03.2011

Всей этой сомнительной истории есть вполне внятное объяснение. Когда на Сталина, на Советскую власть, на Великую Отечественную войну, на всё Советское время орава волкогоновых и астафьевых, радзинских и млечиных, путиных и пивоваровых обрушила потоки лжи, клеветы, ненависти, честные патриоты старались опровергнуть их бесконечное вранье, но порой - и то, что следовало вовсе не опровергать, а только объяснить.

Так, излюбленной дурью клеветников был вопль о том, почему Сталин не выступил по радио 22 июня. Ага, перепугался, убежал на дачу, спрятался под диван! - голосил, например, покойный драматург Шатров... И вот

В.М. Жухрай, «человек удивительной судьбы, - как пишет его обожатель В.В. Вахания, - профессор, историк, автор замечательных всемирно известных книг, который уже в 18 лет пользовался безграничным доверием Сталина», решил защитить вождя, оправдать его молчание в день начала войны. И придумал: у Сталина была страшная ангина, нарыв в горле, температура за сорок, он не мог говорить, «временами впадал в полузабытьё». «Выступать в таком состоянии по радио с обращением к народу он, конечно, не мог. Поэтому(!) ещё утром было принято решение, что в 12 часов с обращением выступит Молотов. Пересиливая недомогание, Сталин пытался решать ряд неотложных вопросов. Около 7 часов утра 22 июня Сталин подписал директиву Вооруженным Силам об отражении гитлеровской агрессии» (цит. по Е. Гусляров. «Сталин в жизни». М., 2003, с. 332).

Для характеристики познаний Жухрая можно бы начать с того, что 22 июня 1941 года Сталин никаких директив не подписывал, а подписали её нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Жуков, и не в 7 утра, когда вторжение продолжалось уже несколько часов, а в 00.30 минут 22-го, за три с половиной часа до нападения. Можно напомнить и о том, что 22 июня в кремлёвском кабинете с 5.45 до 16.45 у Сталина состоялось 29 встреч с военными и политическими деятелями страны. То есть он напряженно работал 11 часов. Возможно ли это с температурой за сорок, с нарывом в горле для человека, которому идёт седьмой десяток? Но нас интересует не это всё, а желание автора оправдать Сталина, который в данном случае ни в каком оправдании не нуждается.

Слово Сталина слишком много значило и для Советского народа, и во всём мире. Он не мог, даже не должен был и не имел права выступить лишь с информацией о нападении да бросить патриотические лозунги, чем, в сущности, и явилось выступление Молотова. Вождю народа надо было несколько дней выждать, посмотреть, как будут развиваться события, взвесить обстановку, чтобы дать не информацию, а обстоятельный взвешенный анализ положения, что он и сделал в своей великой речи 3 июля.

Это сейчас мы привыкли к тому, что отцы отечества часами в разных видах, занятиях и позах, включая стояние на коленях и на карачках, фигурируют на экранах наших телевизоров и каждый день произносят речи по поводу и без повода. Пустобрёхи новой России, обличая Сталина, молчат о том, что ведь тогда не выступил с обращением к немцам по радио и Гитлер, у которого все было спланировано, всё в руках и ничто не мешало спокойно подготовить речь. И она была подготовлена – длинная, занудная, бесцветная, как на какой-нибудь международной конференции по торговле. Но он её не огласил сам, а поручил зачитать, и не второму лицу государства, а Геббельсу, министру пропаганды. Молотов же был не завотделом ЦК по пропаганде, а членом Политбюро, наркомом иностранных дел, именно вторым лицом в государстве. Кто же, как не он, должен был выступить!

Так же нет нужды приписывать Сталину и дюжину поездок на фронт. В таких поездках – об этом прямо говорил маршал Василевский – по характеру войны и роли Верховного Главнокомандующего просто не было насущной необходимости. Да и возможности – тоже, ведь будучи Верховным Главнокомандующим и председателем Ставки, Сталин оставался главой правительства и председателем Государственного комитета обороны, т.е. руководил всей страной – и фронтом, и тылом.

Не говорю о польском главнокомандующем маршале Э. Рыдз-Смиглы: он на седьмой день войны укрылся со своим штабом в крепости Брест в то время, как правительство уже бежало из Варшавы в Люблин, а затем в Англию; не говорю о французских главнокомандующих генерале М. Гамелене и сменившем его генерале М. Вейгане, который, покомандовав неделю, обвинил правительство, объявившее войну Германии, в «преступном неблагоразумии», а через три недели потребовал капитуляции; не говорю и о Рузвельте, поскольку он по болезни был ограничен в передвижении. Но много ли выезжал на фронт неутомимый, динамичный Черчилль, если не считать его прилёт 16 мая 1940 года в Париж, который вскоре был объявлен открытым городом и сдан без боя? А вот Гитлер выезжал на фронт многократно. И каков результат?

* * *