Читаем Газета Троицкий Вариант # 42 полностью

Но и сам нерелигиозный человек, вспомнивший при столкновении со смертью про рай и душу, как мне кажется, ставит себя в неловкое положение. В современной России религиозность, к сожалению, может быть неосознанной и неотрефлексированной (уже выросло поколение детей, которых просто так воспитали), а вот атеизм неосознанным быть не может (как может быть неосознанным курение, но не его отсутствие): каждого человека сто раз пытались обратить и привлечь к вере, у каждого есть обратившиеся к религии родственники или друзья детства, которым хочется его спасти, разделить с ним свой кайф, чтобы увериться в его правильности. Религия соблазнительна, религия идеально соответствует психологии человека, религия дает готовые ответы и чувство принадлежности к своим, религия дает всемогущего воображаемого друга. Религия прекрасна. Не поддаться обаянию религии — особенно при приближении смерти — могут только очень мужественные и разумные люди. Я уверена, что нерелигиозных людей нужно ценить и уважать (как и всех, кто не ищет легких путей и думает своей головой). Поэтому, если я вижу, как нерелигиозный по жизни человек вдруг аппелирует к христианской мифологии, когда у него случается беда, то я испытываю чувство неловкости — гораздо более сильное, чем если об этом говорит христианин. Мне кажется, что человек проявляет недостойную слабость и я нечаянно оказалась свидетелем. Как если бы он был последовательным защитником прав животных и вдруг на моих глазах пнул котенка. На практике, конечно, я никак свое недоумение не выражаю и утешаюсь тем, что это могла быть фигура речи (в России много религии, она проникла в речь), но отмечаю, что мне желательно успеть поссориться с таким человеком до моей смерти — а то он и меня в рай отправит. И моим близким будет неприятно. Как мне неприятно, когда на могиле моего дедушки ставят крест (хотя он был совершенно уверен, что ему будет все равно, и поэтому не возражал), когда про моего убитого в пьяной драке приятеля говорят, что он будет в раю (что-то я сомневаюсь, что именно там, так что оставьте меня лучше с моим знанием о трансмембранных токах), и когда про академика Гинзбурга пишут «идет Виталий Лазаревич по белой дороге под шумящими деревьями, к свету» (до какого вопиющего неуважения к личности нужно дойти, чтобы вот таким образом оставить за своими верованиями последнее слово).

Мне бы очень хотелось, чтобы соблюдались какие-то границы. Я прошу прощения у верующих читателей, если я оскорбила их религиозные чувства. Но я уверена, что превращение религиозной системы в набор ритуалов, выражений, примет, процесс ее расползания и размывания в обществе, утрата первоначальной идеи и широкое распространение самых простых и увлекательных ее фрагментов -процесс, неприятный не только для атеистов, спотыкающихся о религию в самых неподходящих местах, но и для верующих, спотыкающихся о пренебрежительное отношение к их ложно понятой религии в обществе. Я не против того, чтобы у людей была религия. Я против представления о том, что все попадают в рай стройными рядами — как бы внятно они ни выражали при жизни свое нежелание туда попадать.


О нормальной жизни в науке


Ревекка Фрумкина



В поучительных размышлениях Леонида Костюкова о том, что такое .сегодня «нормальная жизнь», по крайней мере в большом городе, www.polit.ru/analytics/2009/11/07/normalnayazhizn.html , был упомянут мой заочный собеседник Саша — молодой лингвист, который сейчас учится в Университете Гонолулу. Саша не без грусти написал мне, что он едва ли будет стремиться вернуться в российскую провинцию, где он с трудом зарабатывал на хлеб и уж никак не мог заниматься наукой.

Процитирую Костюкова: «Поэтому сетования аспиранта-лингвиста на то, что в России его занятия лингвистикой не востребованы, а на Гавайях востребованы, не представляются мне (повторяю, из Москвы) абсолютно корректными. Моя философия на этот счет очень примитивна. Есть дело, которым ты занимаешься 100% для своего удовольствия в свободное время. Это может быть лингвистика, или писание стихов, или коллекционирование бутылочных крышек».

Простите, но для своего удовольствия в свободное время наукой можно было заниматься во времена Грегора Менделя. Впрочем Леонид Костюков кончал мехмат МГУ, так что не мне ему объяснять, чем серьезные занятия наукой отличаются от писания стихов или коллекционирования бутылочных крышек.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Сталин. Битва за хлеб
Сталин. Битва за хлеб

Елена Прудникова представляет вторую часть книги «Технология невозможного» — «Сталин. Битва за хлеб». По оценке автора, это самая сложная из когда-либо написанных ею книг.Россия входила в XX век отсталой аграрной страной, сельское хозяйство которой застыло на уровне феодализма. Три четверти населения Российской империи проживало в деревнях, из них большая часть даже впроголодь не могла прокормить себя. Предпринятая в начале века попытка аграрной реформы уперлась в необходимость заплатить страшную цену за прогресс — речь шла о десятках миллионов жизней. Но крестьяне не желали умирать.Пришедшие к власти большевики пытались поддержать аграрный сектор, но это было технически невозможно. Советская Россия катилась к полному экономическому коллапсу. И тогда правительство в очередной раз совершило невозможное, объявив всеобщую коллективизацию…Как она проходила? Чем пришлось пожертвовать Сталину для достижения поставленных задач? Кто и как противился коллективизации? Чем отличался «белый» террор от «красного»? Впервые — не поверхностно-эмоциональная отповедь сталинскому режиму, а детальное исследование проблемы и анализ архивных источников.* * *Книга содержит много таблиц, для просмотра рекомендуется использовать читалки, поддерживающие отображение таблиц: CoolReader 2 и 3, ALReader.

Елена Анатольевна Прудникова

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Революция 1917-го в России — как серия заговоров
Революция 1917-го в России — как серия заговоров

1917 год стал роковым для Российской империи. Левые радикалы (большевики) на практике реализовали идеи Маркса. «Белогвардейское подполье» попыталось отобрать власть у Временного правительства. Лондон, Париж и Нью-Йорк, используя различные средства из арсенала «тайной дипломатии», смогли принудить Петроград вести войну с Тройственным союзом на выгодных для них условиях. А ведь еще были мусульманский, польский, крестьянский и другие заговоры…Обо всем этом российские власти прекрасно знали, но почему-то бездействовали. А ведь это тоже могло быть заговором…Из-за того, что все заговоры наложились друг на друга, возник синергетический эффект, и Российская империя была обречена.Авторы книги распутали клубок заговоров и рассказали о том, чего не написано в учебниках истории.

Василий Жанович Цветков , Константин Анатольевич Черемных , Лаврентий Константинович Гурджиев , Сергей Геннадьевич Коростелев , Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Публицистика / История / Образование и наука