Газета Завтра 153 (45 1996)

Потом мы решили, что прежде всего надо установить на источнике памятный камень. Они с жаром согласились. “Нужен текст, батя”. И сначала я написал им такой текст, смысл которого состоял в том, что сейчас происходит очередное крещение Руси. Привел цитату из Нестора о Владимире Красное солнышко, где говорится про “новые люди твоя…” Ассоциация с новыми русскими была ими сразу же отвергнута. Ни в коем случае, говорят! Тогда я написал другой текст. Его “утвердили”. Привезли из Карелии красный мрамор. И на полированной грани эти слова высекли.

Стройка буквально бурлила. Братва работала вдохновенно. Нас с Майей Анатольевной они представляли вновь прибывающим с великим пиитетом: “А вот это писатели! Вот батя вам расскажет. Расскажи им, батя, расскажи…” Они ведь воспитывались на устных пересказках “Анны Карениной” — в лагерях такой вид приобщения к русской литературе весьма распространен. То есть эти люди по-своему ценят и любят литературу. Но просить о помощи в издании не хочется даже их. Это дело принципа. Они спрашивают: “Когда книга будет?” “Пишу”. “Пиши. Я спонсирую”. Но дальше этого разговора дело не идет…

Общаться с этими людьми было очень интересно. Да, когда-то мы приходили со своим словом к колхозникам на фермы, к механизаторам. Теперь идем к братве. И зерна, кажется, падают на благодатную почву. Я уже не раз слышал, как они, привозя кого-нибудь поглядеть на источник, рассказывают о нем моими словами. Это к слову о нашем влиянии на окружающую жизнь.

Серьезно, очень серьезно надо думать об этих людях. Не вешать на них никаких ярлыков. Ведь эта “строительная фирма” целую зиму содержала многие детские сады района. Полностью содержала Серпуховскую тюрьму. Дала работу четырнадцати тысячам человек. Обеспечила спокойную жизнь там, где милиция не в состоянии этого сделать.

Они обустроили святой источник здесь, в Талеже, поставили новый храм. И уже сюда едут, как говорится, за опытом. Один из общины молящихся в храме Христа Спасителя наведался, чтобы ставить подобную часовню на роднике в Малинниках, у источника Сергия Радонежского. Приезжали из Рязани с древнего Городища. Там тоже будут закладывать часовню. Теперь у нас к источнику паломничество. На Рождество собралось столько народу, что все холмы вокруг источника горели — свечи буквально унизали сугробы. И на Троицу в воздвиженье креста — опять народу видимо-невидимо.

Корр. Вы — два прекрасных русских прозаика. Мне кажется, литературный материал буквально сыплется вам на письменный стол, как осенние листья, как созревшие плоды. Если не роман Юрия Сбитнева, то динамичную повесть, какие Майя Анатольевна писала в 70-х годах, мы вправе ждать от вас?

М. Г. Я бы с удовольствием взялась. Но понимаете, когда раньше я намеревалась писать о том, что происходит в тайге, на строительстве, то я туда ехала и вместе с рабочими клала бетон. Сейчас я не могу стать матерью-атаманшей. Меня просто не возьмут, не впустят в тот мир. Видимо, об этом явлении напишет когда-нибудь тот, кто знает их жизнь изнутри. Или никто не напишет — и будет очень жаль. Можно их порасспрашивать, и они много расскажут, но как раз до такого предела, за которым и начинается мой профессиональный писательский интерес.

Корр. Идет ноябрь. Ночи становятся все длиннее. Впереди еще декабрьские сумрачные деньки и бесконечные ночи. Какая тягостная пора в деревне…

М. Г. Да Бог с вами! Какая тягость! Есть книги. Есть мысли. Есть разговоры. Есть усталость. Если мы встаем в семь, то в десять мы уже в постели. Никакой ночной жизни, никаких ресторанов — это все в прошлом. Но все равно, жизнь заполнена, времени не хватает. У нас нет проблемы куда себя девать.

Ю. С. Конечно, физически нелегко переносить эти месяцы. Но откровенно говоря, я их жду. Потому что есть великая жажда работать за письменным столом. Вступить в новый период жизни. Ведь чем еще прекрасен труд на земле? Он освобождает голову. Я обдумываю целые главы, прозреваю всю книгу наперед. Пашу ли я, обрезаю ли сад, кормлю птицу, занимаюсь с пчелами — я все время мысленно работаю над текстами. И мечтаю в ноябре забраться наверх, в кабинет, засесть за свои любимые книги, рукописи и спокойно, спокойно писать, читать летописи. Есть у меня даже Ипатьевская летопись конца XVIII века, такая тяжелая, прекрасно изданная, с особым запахом. Обращаюсь к ней бесконечно. С каждым разом слова в текстах обретают новое значение, окраску. За каждым словом встает громаднейшее событие. В этом вся прелесть русского языка. За словом встает человек, живший очень давно, но я с ним общаюсь как с современником. И ноябрьско-декабрьская угнетенность природная как бы рассеивается.