Газета Завтра 16 (1013 2013)

Из сборной я ушёл в армию, в 1985 году. В армии попал в дисбат за неуставные отношения. Дисбат находился в Ростовской области, в посёлке Каменоломни. Там судьба меня свела с Ростиком Бутуевым, ещё одним членом сборной России по борьбе. Он служил в охране. Мы встретились, поговорили. Ростик был соперником Карелина и представлял серьёзную проблему для него, но Саша - пахарь, а Бутуев был ленив и любил поспать.

Потом я следил за Сашиными выступлениями. Он выиграл три Олимпиады, и меня всегда это грело и радовало. Каждую Олимпиаду я за ним следил, у него почти всегда борьба заканчивалась в первом периоде, до второго редко, очень редко доходило.

Трёхкратного олимпийского чемпиона в греко-римской борьбе ещё не было в истории. Николай Балбошин был двукратным. Карелина можно считать хозяином ковра. Это легендарный спортсмен и борец. Такого человека больше нет, один-единственный на планете.

Сейчас у нас 2013 год - значит, Сашу я не видел 28 лет. И на связь не выходил, не пытался даже. Неудобно к человеку лезть, когда он на вершине славы, но, думаю, что он меня не забыл, а вот захочет знаться или нет - этого уже не знаю. Но сейчас я бы к нему обратился и попросил, чтобы он помог мне раньше времени уйти отсюда. Стыдно - да, неловко - да, но перед ним я бы не стеснялся.

Я в тюрьму попал за травку, коноплю употреблял, у нас, в Краснодарском крае, она везде растёт, получил 5 лет.

У меня дома дочка Дарья. Девочка корову доит с 8 лет, печку топит, дрова носит и не поймёт, за что папа сидит... - Зименко отвернулся в сторону и голос у него осёкся.

Зименко - безотказный человек. Поможет всем, чем может, но сам обременять кого-то просьбами своими не привык, и Карелину вряд ли напишет. Это он, когда раздухарится, для острастки говорит.

Н изкий и приземистый барак, где помещались камеры ШИЗО и ПКТ, был отчуждён от зоны каменным забором. В изолятор я попал за Ибрагимова Арзу. Был у нас в бараке гнусный и растленный тип из Азербайджана.

Он плеснул нарочно кипятком на моего кота, и я двинул ему в зубы.

Арзу побежал на вахту.

После изолятора меня перевели в другой барак, где содержались отрицательно настроенные осуждённые. Они не выходили на работу. Кочевряжились: "Пускай работает железная пила, не для работы меня мама родила" Играли в карты по ночам и были не в ладах с администрацией.

А кот пропал и нигде не появлялся. Я проглядел глаза.

Прошло почти два месяца. Я мысленно похоронил кота. Оплакал. И вдруг он притащился к мусорным бачкам в локальной зоне. Я едва узнал его. Он был хромой, облезший, тощий, с гнойными ранами на спине и на боку. Я глазам своим не верил. Где он пропадал, где обретался и как жив остался - ума не приложу.

Голод вывел его из убежища на поиск пищи, а я, как неприкаянный, вышел из барака подышать, и мы столкнулись с ним нос к носу. Он был потрясён не меньше моего. Я позвал его по имени, и Кеша жалобно, устало отозвался. Я взял его на руки и прильнул к нему душой.

Это было чудо для меня, потому что он воскрес из мёртвых. Я возблагодарил Бога и забрал его в барак. И никто в бараке слова не сказал, хотя вид у блудного кота был ещё тот.

С обретением кота я потерял покой. Выклянчил в санчасти "левомиколь". Юра Кемеровский из своих запасов дал бинты, и я взялся Кешу врачевать. Ходил за ним, как за ребёнком. Старался вкусно накормить, но он ел мало и с трудом. Зато много, как убитый, спал. Шконку без нужды не покидал и никуда не отлучался.

Три недели я выхаживал кота, отдавал ему всего себя и дрейфовал между надеждой и отчаянием. Но не приходило облегчение. Кеша угасал. Его мутило. Он держался из последних сил; еле ковылял и со шконки не решался прыгнуть на пол. По нужде я выносил его в локалку на руках.

Казалось, кто-то в клочья разрывает душу, а я ничего не в силах предпринять.

13 октября с утра Кеша ничего не ел. Уткнулся носиком в желток яичный и сопел.

После утренней проверки я лёг на шконку, рядом с ним и, затаив дыхание, обнял, ласкал и как мантры повторял бессвязные слова. Кеша изредка стонал, перебирая лапками, похоже было, что цепляется за жизнь, и умер ближе к полудню на моих руках. Было ему полтора годика.

Я положил Кешу в свою наволочку и закопал на целине между двумя локальными зонами под глухим забором из листового ржавого железа.

Горечь спазмами сжимала моё сердце.

Я не выходил кота и казнил себя за это. На шконке пустовало место, где он спал, и пусто было на душе.

Я не стеснялся своих слёз. До основания, до дна содрогалась душа, как будто выворачивалась наизнанку. Но ведь не скажешь: Господи, верни! - второй раз не вернёт, хотя нет для Бога невозможного, и у меня язык не повернулся попросить.

Жизнь состоит из обретений и потерь. Но горе всегда больше любой радости.

А нтон Чехов в книге "Остров Сахалин" приводит слова тюремного инспектора, который состоял при сахалинском губернаторе: "Если, в конце концов, из ста каторжных выходит пятнадцать-двадцать порядочных, то этим мы обязаны не столько исправительным мерам, которые мы употребляем, сколько нашим судам, присылающим на каторгу так много хорошего элемента".