Газета Завтра 17 (1169 2016)

- Я – не расист. И на цветных коллег, с которыми всё чаще схожусь на переговорах, у меня нет аллергии. Но есть ожесточённое раздражение их лицемерием. Им Британия предоставила благодатный простор. Они делают вид, что сроднились с ней, тщатся предстать истинными английскими джентльменами, но в умах и душах остаются преданными своим племенам. Вы знаете про мой дар считывать несказанное. А те чужеземцы, с коими мне как экономисту-аналитику приходится вести дела в Англии, не знают. И в неформальном общении с ними я постоянно улавливаю: нет для них ничего выше, чем посодействовать соплеменникам.     

Племенную солидарность вживлённых в деловую жизнь  Альбиона азиатов и африканцев Стюарт назвал бичом, который хлещет, прежде всего, по английской молодежи. Он поведал о случаях крушения карьер его молодых земляков из Плимута – как выдавливали их прочь чужеземные кланы. И выдал комментарий: сталкиваясь поодиночке со спаянностью этих кланов, британские юноши и девушки впадают в растерянность, опускают руки, утрачивают здоровые амбиции и энергию. Но прессой эта проблема вообще не рассматривается – табу Больших Денег на неё наложено и не снимается. Вся британская пропаганда вбивает в сознание всего юного поколения британцев: мы в Англии разные, наша разность – это хорошо.

С лица Стюарта исчезло детское незлобие. Он тяжко вздохнул:

- В подкорку нашей молодёжи внедряется абсолютная терпимость к эмигрантам, чреватая уподоблением им. А кто с младых ногтей вынужден подстраиваться к вселившимся в его  дом, тот невольно прощается со своей самобытностью. Англичане в Англии скоро будут гибридным народом, народом с лицом амёб – ни  тебе чувств оригинальных, ни поступков,  ни мыслей.

Выплеснув мрачный прогноз, Стюарт посветлел:

- От заедающих меня в Британии нравов я, объехавший весь свет, отдушину нахожу лишь в провинциальной Индии. И  путешествую по ней не только зимой, как прежде, но и весной, и даже иногда осенью. Целиком Индия – целая планета. В мегаполисах её и аграрно-развитых штатах есть и то прекрасное, и то ужасное, что присуще многим странам. Индийские же деревни в захолустье и уединённые городки – это совершенно особый мир, где люди далеко не всегда сыты, но всегда поразительно радушны.     

Иду я минувшим декабрём по деревне живущего в нужде штата Керала - навстречу едет шкет на могучем слоне. Останавливает слона, привстаёт и улыбается мне, незнакомцу, как самому близкому родственнику: доброе утро, сэр. И слону командует покивать мне головой. Там же через пару минут здороваюсь с пешим  индусом и от него чувствую отношение ко мне, как к лучшему другу. 

В деревнях Кералы рыбаки расставляют сети в океане на лодках с вёслами, в штате Гоа – на моторных лодках. Он побогаче. Но и в нём изрядно лачуг. Я как-то средь них в одной деревне заплутался. Наобум искал ближний выход к океану и сунулся во двор, где две седые индуски, согрев воду на костре,  стирали белье. Они встретили меня так, будто всю жизнь ждали. И не только рассказали – показали как мне лучше пройти, проводив до поворота.

Сегодня в Наггаре я с дороги увидел двигающуюся с горного склона огромную копну свежескошенной травы. Поравнявшись со мной, копна на звуки моих шагов приподнялась. Из-под неё вынырнуло милейшее девичье лицо, подарившее мне изумительную белозубую улыбку: «Хорошего дня, сэр».  

Нигде в мире мне не приходилось сталкиваться с таким обилием ненаигранного доброжелательства к встречному, как в провинциальной Индии.

Стюарт открыл чемоданчик, свисавший на ремне с его плеча, и вынул подсвечник из яркого серебра – с тремя изящно изогнутыми ветвями:

- Мои предки снаряжали корабли за товаром в Юго-Восточную Азию, и те покупки, которые они оставляли для себя, уцелели во время немецких бомбёжек нашего города. Поэтому изделиям мастеров Индии в моей усадьбе в Плимуте могут позавидовать престижные антикварные магазины. Но я и в  Гималаях, и в океанских штатах почти каждый день захожу в лавки за какими-то сувенирами.

Мои сделки с индусами-торговцами – это маленькие праздники. Для меня и для них. Они выставляют на прилавки свои национальные поделки, словно важную миссию исполняют. Для них сам факт продажи – большее, наверное, удовольствие, чем деньги. И мне радостно, поторговавшись для приличия,  доставить им радость покупкой, заплатив больше запрошенного. А потом я  обычно снова радую себя тем, что от всей души дарю кому-то полюбившееся изделие.

Он протянул мне подсвечник: прошу владеть. Я взял его в одну руку, а другую – опустил в  свою сумку. Там лежала наполненная водой  фляжка из лёгкой никелированной стали. Решение вручить её Стюарту возникло у меня спонтанно и твёрдо, но не без мысли о неравноценности моего ответного подарка, и я вставил прелюдию: 

- Позвольте вручить вам то, что не искусством сотворения примечательно и не материалом, а начертанным на нём.

По блестящей стенке фляжки шли столбцом крупные красные буквы:                                     

«ВСЕГДА ЖИТЬ – НЕ ТУЖИТЬ.

 НИКОГО НЕ ОБИЖАТЬ.

 НИКОМУ НЕ ДОСАЖДАТЬ.

 И ВСЕМ МОЁ ПОЧТЕНИЕ».