Газета Завтра 197 (36 1997)

Впрочем, явно запрограммированный и уж совсем непраздничный сатанизм мы увидели в клипе, подготовленном на НТВ, где Зыкина, напевая “Я по свету немало хаживал…”, вращается между верхушек многоэтажных зданий Калининского проспекта, а по стенам носятся какие-то эфирные огненные призраки.

Быть может, некоему дотошному исследователю удастся отследить и обозначить многочисленные аллюзии и контексты этого праздника. Чего стоит сцена из оперы “Борис Годунов” в исполнении артистов Большого театра: дело происходило в Кремле на Ивановской площади под открытым небом — не на фоне картонных позолоченных декораций, но на фоне древних соборов.

ЭКЛЕКТИЗМ или, если угодно, подчеркнутый ИСТОРИЗМ придавал празднеству то странное эсхатологическое звучание, которое просвечивало сквозь суету и бредятину культурно-массового мероприятия. Это чувство пробивалось и сквозь гнусность некоторых реляций (типа лозунга “Россия родина ослов”) и сквозь приторность эстрадных кокошников и оркестровых балалаек. Обрывки сталинских песен, осколки старой имперской символики, новейшие световые технологии — все смешалось в один неотступный, назойливый и разноцветный вихрь этого как будто бы вовсе постисторического действа.

Неужели здесь празднуется конец русской истории?

Красные пластиковые носы, раскрашенные бумажные уши и светящиеся в ночи, как светлячки, венчики и браслеты прохожих не вызывали в душе раздражения — только усталость.

Огромное, по прихоти магистра Жарра, пляшущее от цветомузыки строение МГУ вдруг погрузилось во тьму. И тут во весь огромный его фасад появилась светящаяся надпись: “REVOLUTION”.

Истребители “Су” со свистом уносились во тьму — прочь от расцвеченной Москвы.

Нет, господин Намин. Россия — родина не ослов и не слонов. Россия — родина революций.

Андрей ФЕФЕЛОВ

ЛИЦО ТОЛПЫ

Александр Лысков

Толпы людей неприкаянно бродили по московским пространствам три дня кряду. Сборища на площадях напоминали грандиозные пикники — так же выезжают на дикую природу: выпить, пожрать, послушать “музычку”, оставляя после себя вытоптанную поляну, мусор и бутылки. Похожими испражнениями заваливалась и Москва к ночи — тонны оберток от мороженого, тонны банок и бутылок, рвань резиновых шариков и газет были рассыпаны по улицам и проспектам. И некому было подсчитать потери в этой битве за общенациональную лужковскую идею — тысячи пьяных валялись в скверах и подворотнях.

В толпе было много счастливых лиц, но в основном лишь у поддатых подростков. А единственное трезвое счастливое — у мэра.

В толпе можно было увидеть многих, кто ходил по этим же улицам на демонстрации демократов в конце восьмидесятых, и тех, кто позже шествовал здесь с хоругвями и красными знаменами.

Сегодня они были, кажется, одинаково опустошены бессмысленностью происходящего. Вектор духовный отсутствовал. 850 лет — это лишь дата, а не идея. Егорий на коне — это хотя и почтенная, но архаика. А сама Москва — это неспешно подновленные фасады ее исторических зданий.

Доверчивые люди еще на подступах к центру, в предвкушении некоего чуда покупали на лотках поролоновые уши и носы, напяливали бумажные колпаки — подыгрывали устроителям. Но очень скоро начинали чувствовать себя одураченными, и в центре уже ни на ком из них не было этих дешевых клоунских прибамбасов.

Люди из толпы охотно занимали очередь за бесплатными кубиками куриного бульона, чувствуя, что тут не надувают. И старушки, и семейные молодые женщины заворачивали несколько раз. Но даже этот залежалый товар в конфетных обертках разыгрывали в лотерею. Мордатый парень у “руля” предлагал очереднику крутнуть пресловутое “полечудесное” колесо, и стрелка указывала на сектор с цифрой выигрыша в штуках. Лица в этой очереди были заметно оживлены азартом добытчиков семейного пропитания.

Людям сказали: “Гуляй, Вася, безо всяких лозунгов и идей”. А этот Вася все бегал глазами по транспарантам с рекламой заморских товаров, искал Слово, а находил, кажется, лишь лужковскую подсказку: “Я люблю тебя, Москва!”, неприложимую к его, васиному, сердцу, ибо он чувствовал, что ему, ко всему прочему, бесплатно навязывают еще и любовь к Ельцину, и к бандитам московским, и воровским миллиардерам. Конечно, есть и у Васи любимая Москва, но она — где-нибудь у леоновского пруда с удочкой ранним утром. А в остальном Москва для него — бич Божий, как и вся русская жизнь последних лет.

Днем на улицах было более всего семейных людей. Бедные уставшие дети волочились за руку, некоторые молодые матери притащили сосунков. И потом вопили в давке у ворот Александровского сада, где одну детскую коляску буквально растоптали, а ребенка успели подхватить на руки чужие люди.