Газета Завтра 2 (1259 2018)

Веронов способен сдуть мыльную пену с ладони и этим спровоцировать инсульт у ненавистного блогера. В подобном владении технологиями смерти, в подобной эстетике гибели для Веронова есть особое упоение, сравнимое с броском в пропасть, на дне которой таится загадочный чёрный бриллиант, скрывающий слово смерти, таящий абсолютное знание, рождённое тьмой, некую истину — vero — носителем которой Веронов мечтает стать: "Эта бездна находилась в нём самом, он падал в себя самого, и заветный бриллиант переливался в глубине его сущности, на такой глубине, до которой невозможно дотянуться рассудком, а только колдовством, волшебством его искусства, разрушением запретных преград, срыванием заветных печатей".

Если изначально перфоманс был для Веронова борьбой эстетик, художественных приёмов и творческих методов, то со временем он перерос в борьбу идей, в противостояние идеологий. В 1991 году, как помрачение, как кошмар, как сон разума, Веронов пережил крушение страны. Как хичкоковский саспенс, ему явились птицы, излетавшие из Кремлевской стены — то красные боги покидали свои гнёзда. А вместо них в укромных уголках притаились змеи. Они, как эдемовский змий, стали искушать Веронова запретным плодом. И тот, вкусив от древа познания добра и зла, успел распознать лишь вкус смерти.

Художник оказался в стане тех, кто создал теорию "высшей касты", кто назвал себя винерами — "самыми деятельностными, способными, авангардными людьми России" — в противовес лузерам, "неполноценному человеческому материалу". Винеры уже четверть века пытаются добить красные смыслы, превратить их в "мутное болото исчезнувшей истории". Но оружие Веронова настолько мощно, что с ним можно ввязаться не только в историческую, но и в бытийную схватку, оказаться не только на поле битвы красных и белых, патриотов и либералов, но и там, где "дьявол с Богом борется".