Газета Завтра 205 (44 1997)

Стоят на месте и Исаакиевский собор, и собор Василия Блаженного. Даже Медный всадник остался на старом месте, несмотря на обещание крайне левых пролеткультовцев ”убрать все царские монументы на площадях”, а за то, что был убран в подсобки Русского музея Александр III Паоло Трубецкого (“стоит комод, на комоде бегемот, на бегемоте идиот, на идиоте шапка”), деятелей “культурной революции” искусствоведы хвалят и по сей день…

Будем откровенные до конца: деятельность иных генсеков, особенно Хрущева, нанесла облику Москвы, Ленинграда и исторических частей других русских городов ущерб, не сравнимый с “перегибами” первых лет революции.

НАИБОЛЕЕ ЧЕТКО разница между “выжиданием — преодолением”, ведшим в большинстве случаев к осознанию ценности “культурного наследства”, и “безвозвратным уничтожением” проявилась в полемике пролеткультовцев и футуристов. Деятельность футуристов, или “будетлян”, как сами они любили себя называть, вызывала в то время у очень многих по меньшей мере недоумение. То, во что превратился их стараниями центр Питера, пугает даже сейчас, с эскизов и фотографий. Так, например, на Александровскую колонну был напялен огромный бесформенный каркас из пересекающихся геометрических фигур кричащих цветов, а вокруг нее поставлены гигантские ромбовидные красные фонари на подставках, светившиеся ночью. Марсово поле отдекорировали в принципиально ином стиле — примитивистском: вся территория была заставлена угрюмыми панно, изображающими не то жниц, не то плакальщиц. В центре был воздвигнут грандиозный обелиск, украшенный штандартами с изображением некой падающей массы (“Летящая слава”). Но больше всего досталось питерским мостам. Что изображено на флагах и транспарантах, “украсивших” мосты, — я просто затрудняюсь сказать, но размеры, как всегда, грандиозны. Все это выглядит тем более абсурдно, что надписи на большинстве плакатов и транспарантов совершенно неразборчивы, а подчас сознательно запутаны и больше напоминают хитроумные ребусы. Все это вызывает желание вместе с блоковской старушкой воскликнуть: “Сколько бы вышло портянок для ребят!”

Авторы этого необузданного агитационного абсурда — видные футуристы и авангардисты Н. И. Альтман, В. Д. Баранов-Россине, Д. П. Штенберг, И. А. Пуни, все они вошли в ставший культовым альбом “Неизвестный Русский Авангард”.

Это шокирующее оформление Петербурга и Москвы, которое И. Кондаков назвал “чем-то вроде всенародного “хеппенинга”, не могло не возмущать и современников. “Едва ли пролетариат доволен этим даром футуристов, и едва ли футуристическо-кубическую пачкотню он захочет… признать своим искусством. Нарисованный на плакате рабочий в кубе и квадрате с вихляющимся задом и с разваливающимся на квадраты позвоночником едва ли завоюет симпатию в широких трудовых массах”, — с плохо скрываемой злобой пишет об оформительских изысках футуристов П. Безсалько.

То, что выдающиеся памятники и городские ансамбли были не снесены ради создания “футуристическо-кубических” шедевров на их месте, а лишь задрапированы этой “заумной пачкотней” — лишь результат малого (сравнительно с Пролеткультом) влияния футуристов на Наркомпрос и лично на Луначарского. В период до конца 1920 года Луначарский находился под влиянием именно Богданова, так что удерживание футуристов “в рамках” можно назвать личной заслугой последнего.

О планах футуристов относительно памятников культуры красноречиво свидетельствуют строки раннего Маяковского:

Белогвардейца

найдите и к стенке.

А Рафаэля забыли?

Забыли Растрелли вы?

Время

пулями

по стенкам музеев тенькать…

А почему

не атакован Пушкин?

Эти стихи, впрочем, почти так же избиты, как “Мы” Кириллова, хотя преподносятся, как правило, как “полушутливые”. По счастью, существуют изречения других футуристов, рассеивающие этот ореол “полушутливости”. “Взорвать институт старых архитекторов и сжечь в крематории остатки греков, дабы побудить к новому, дабы чист был новоскованный образ нашего дня”, — писал Малевич, а “почти футурист” О. Брик, этот Азеф 20-х, был замечен во вдохновенном цитировании лозунгов основоположника футуризма Маринетти о “ежедневном плевании на алтарь искусства”.

До такой степени нигилизма не доходил даже “самый левый пролеткультовец” П. Безсалько. Он, кстати, рассказывает о признании Маяковского пролеткультовцам — “читаю Пушкина по ночам и оттого ругаю, что, быть может, сильно люблю”. Опираясь на эту фразу, Безсалько упрекает Маяковского в двуличности и неискренности, в “симуляции” радения за пролетарскую культуру. Эту игру, этот “бутафорский гром” он выделяет как основное качество всех футуристов. Убежденность в том, что футуристы только заигрывают с пролетариатом, разделялась всеми пролеткультовцами. “У нас разные социальные корни, разные цели”, — пишет Калинин.