Газета Завтра 206 (45 1997)

Н. Л. Был этап, этап очень трагический, который мне с трудом удалось выдержать, потому что сложилась страшная ситуация в моей семье: жена родила третьего ребенка, полностью финансовые ресурсы к этому времени были исчерпаны, это август 96-го года, меня посадили в мае, какой-то поддержки, я подчеркиваю, за исключением поддержки, идущей со стороны наших партийных структур, я не получил, и только благодаря героическим усилиям Николая Александровича Павлова и выступлениям вашей газеты, опубликовавшей о создании комитета в защиту семьи моей и Рогозина (и как раз в этот период так веско вмешался Бабурин, деньгами помог и своим личным авторитетом, написав ряд писем в разные инстанции), вот из этого кризиса мне удалось выйти, и выйти достойно.

Само отношение ко мне имело два четких периода. Первый - это лефортовский период, где следствие в отношении меня применило максимум возможных психологических средств. Вначале я был помещен в камеру N 80 следственного изолятора “Лефоротово”, кроме меня в камере сидели два человека, один из них некто Сергей Новиков. Сергей Новиков из себя, будучи исколот с головы до пяток, разыгрывал русского националиста, большого патриота России, борца с жидо-масонским заговором и т. п., и при этом задавал настолько специфические вопросы, что совершенно было ясно, откуда этот человек попал в камеру. После того как я заявил Подрезу, начальнику СИЗО, чтобы убрали от меня “подсадную утку”, меня перекинули в другую камеру, где со мной сидели два человека. Один из них - Джанхаев, чеченец, а второй, тоже подсадка, Виктор Переверзаев, и вот в этой камере меня продержали полтора месяца. День начинался с того, что Виктор Переверзаев заявлял о том, какой негодяй - русский народ, воюющий в Чечне, какие подонки русские солдаты, убивающие чеченских детей… Это, естественно, находило горячий отклик у Джанхаева. Вот упала ложка, и тут же: “Какая плохая русская ложка и какие великие чеченские ребята”. Это была сплошная провокация. По радио в Лефортове транслируют только “Маяк”, и как раз это было время вывода российских войск из Чечни, и как только там говорили, что такая-то бригада, скажем, 122-я, вышла из Чечни, тут же Джанхаев вскакивал, начинал танцевать лезгинку, в это время поднимался Переверзаев и такую филиппику произносил часа на полтора: какие негодяи русские и какие великие чеченцы. Явно шла разводка меня на внутрикамерную драку, а это два с половиной года гарантировано. После того как я на это дело не поддался, они сделали небольшой перерыв, буквально на две недели, и перекинули меня из одной камеры в другую, камеру 92. В этой последней камеру я неожиданно оказываюсь с Андреем Мильграммом, евреем по национальности, и с каким-то зеленым студентом, который непонятно вообще по какой статье сидит. Буквально через 2-3 дня студента убирают, я остаюсь с глазу на глаз с Андреем, и к нам в камеру спускают некоего Владимира Иосифовича Орешникова, который с порога заявляет, что он является патриотом Израиля, что он еврей, что эта фамилия не его, а его фамилия Науман, что он вообще-то из Белоруссии, что он всю жизнь мечтал попасть в камеру с евреем, и, наконец, он увидел перед собой Мильграмма. Всячески он пытался привлечь Мильграмма на свою сторону, ему с воли чудесным образом передают голубую такую фуфайку из плотного материала, он тут же эту фуфайку разрезает, начинает шить из нее кипу с такой шестиконечной звездой для себя и для Мильграмма, все это идет на фоне “как мне надоела Россия, это страна отравленных радиацией березок, и эти русские женщины, все они проститутки…” То есть идет циничный, грязный поклеп на русских. “Нация ублюдков, пьяниц”. И все это муссируется и идет в расчете на реакцию Мильграмма. Но Мильграмм, и в этом, наверное, ФСБ очень сильно ошиблась, занял очень взвешенную позицию, демонстративно не пошел на эти провокации, никак не стал поддерживать этих попыток Орешникова. Естественно, на драку я не шел, а все мои замечания - и в грубой, и в мягкой форме - прекратить такую оголтелую русофобию, отметались.

Через полторы недели меня перебросили в СИЗО N 5, где примерно в течение 2-3 месяцев условия содержания были относительно сносными, я сидел в камере, где было 14 человек, меня никто не трогал, ребята были нормальные, ну а потом, уже ближе к суду, опять, видимо, чтобы меня подготовить соответствующим образом, весь состав камеры расформировали, мы оказались вдвоем с одним русским пареньком, кроме нас еще было 4 национала, один был азербайджанец, второй был армянин, еще ингуш и казах. То есть полный интернационал, причем антирусский.

В. Б. Николай Николаевич, кому же надо надо было эти полтора года держать вас в тюрьме? Все понимали, что никуда вы не убежите, даже если суд будет, продолжится следствие, но зачем в тюрьме-то держать? Значит, были какие-то заинтересованные силы?