Газета Завтра 244 (31 1998)

Через пять минут я вышел к зданию Днепропетровской администрации, перед которым на площади стояли, сидели, лежали тысячи три шахтеров. Потом стоявший со мной рядом человек скажет, что выходили они сюда со своих шахт три дня назад и их было полторы тысячи, а по дороге росли, собираясь, и сейчас, наверное, около пяти. Знамен было немного, с краю, также на отшибе, сиротливо держался транспарант “Коммунисты Днепропетровска с вами”, а вся площадь заливалась тяжелой, нечистой от долгой дороги и усталости темной массой утомленных молчаливых людей.

Кто-то у микрофона, видно, договаривал давно начатое: “Да разве нас надо укорять, что падает рождаемость и земля пустеет? Чем они нас кормят который год? От их картошки, от пустого крахмала у нас стоят только воротнички на рубашках. Какие тут дети! Выжить бы! Они что - не знают?” Похлопали как будто молча - такая уже слышалась злая тоска. И тысячи бутылок из-под минералки - главного их питания - пошли барабанить по каскам в жестком, возрастающем яростном ритме: там-там-тра-та-там! там-там-тра-та-там! - как один человек. Привычка уже, опыт. И все тяжелее, невыносимее, словно в атаку идут…

Я уходил на корабль и все слышал спиной этот страшный шаг и уже не видел ни акаций, ни уютного парка перед цирком, ни “Заречной улицы”. Что бы сказал ты сам перед этими отчаявшимися людьми? Где граница возможностей слова? Ничего не хотелось смотреть и никого слушать, словно разом все обмелело.

Вечером насильно загнал себя в кино. Художественного бы не выдержал - какое уж тут художество? - пошел на документальный. Наши показали очень ровный бережный фильм “И в поте лица своего” - о маленькой деревенской общине из городских неприкаянных людей, которые нашли способ в Господнем согласии вести хозяйство, учить детей, жить и молиться, закрыв себя для безумия мира. А поляки привезли такой же чистый фильм о сестрах-кармелитках, забравшихся в Норвегию, за Полярный круг, и сумевших удивить и бывалых норвежцев любовью и стойкостью, светом молитвы и ясностью сердца. Даже и имен авторов не запомнил - не в них было дело, весь еще был там, на площади, и смотрел как-то “через кадр”. И как будто даже ответ на дневные вопросы померещился, и он был в том, что разрешение противостояния возможно только в единстве веры, в понимании одинакового ответа перед Богом и тех, кто заперся в здании администрации, и тех, кто лежит на асфальте. Без этой единой системы координат они не договорятся, обреченные на тщетную борьбу до конца.

Тогда-то, может, об этом и не думал, а только вздохнул свободнее. Теперь же вижу, что сердце таким образом подсказывало камертон, чтобы мысль не рвалась во все стороны сразу и знала, за что держаться. Не напрасно этот жесткий, выбивший меня из колеи день закончился такой разрешающей нотой. Как будто впервые со всей осмысленностью прочел в названии фестиваля слово “православный” и стал вернее видеть его путь, его назначение, его неслышную работу в нынешней культуре. Тут истина искалась в пути и строила сначала самого художника, а за ним и зрителя. Умного жизнь ведет, а неумного тащит. Мы все цепляемся за обломки вчерашних идей и вчерашние способы решения своих проблем и не знаем, за что уцепиться. А путь уже не там.

Теряющему себя миру как никогда необходима удерживающая мера, и она, по Божьему милосердию, никуда не девается, терпеливо таясь, пока человек не пройдет последних степеней самонадеянности, гордой уверенности в своих силах и не столкнется с краем и бессилием, и не поймет, что ответы ждут его не вовне, а в собственном духе и сердце. Как было бы теперь интересно услышать, что хотел сказать на площади тот человек о Евангелии. Наверное, что-нибудь простое, чего не говорят на площадях, - о том, что достаточно иметь веру с горчичное зерно, чтобы двигать горами, или о правде Серафима Саровского: спаси себя - и вокруг тебя спасутся тысячи. Но эти слова могли быть сказаны только среди напряженно слушающего народа при начале христианской истории, когда ангелы приходили к людям с очевидностью однодеревенцев. Сегодня они могут быть сказаны только “на ухо”, в редчайший час отверзтого слуха, и, услышанные, повернут человека на дорогу, которая выводит за пределы истории, в единственно живое время вечности.

Все мы в храм не помещались, но и на улице пели и мы, и сербы, и болгары тропарь, окликавший и завещание Шевченко, и девизы фестиваля, и наши общие желания - “все языки словенские утвердити в православии и единомыслии, умирити мир и спасти души наша”. И как-то по-новому согласно шли мы крестным ходом к купели князя Владимира, принявшего здесь святое Крешение.