Газета Завтра 248 (87 1998)

Вспоминаю 88-й, 89-й, 90-й и 91-й годы, свои хождения по митингам в Москве и с горечью признаюсь, что кое-что в “демократической” трескотне отдельных болтунов типа Г. Попова или А. Собчака мне представлялось тогда справедливым. А “защиту” Ельцина от “нападок” Горбачева и его соратников многие из нас на первых порах и впрямь признавали чуть ли не гражданским долгом, ей-Богу! Помню, что и Михаил Петрович поначалу связывал какие-то надежды с Ельциным, расспрашивал меня о нем (мне в Свердловске в молодые годы довелось поработать под “командованием” этого тупоголового властолюбца)… Вскоре, правда, большинство из нас прозрело, и мы поняли, что страна наша попала в лапы компрадорских наймитов США и Запада, а население ее, оболваненное средствами массовой информации, превратилось в послушное стадо кастратов.

И Михаил Петрович с присущей ему страстностью направил свой дар критика-полемиста на создание статей-памфлетов, разоблачающих преступный режим Ельцина и Ко. В журнала “Молодая гвардия”, “Наш современник”, в боевых патриотических газетах “Завтра”, “Советская Россия” стали появляться его мудрые статьи, которые наряду со статьями В. Бушина, С. Кара-Мурзы, В. Бондаренко и других видных публицистов-патриотов способствовали и способствуют пробуждению зомбированного населения.

В своей попытке рассказать о своем старшем друге-наставнике я невольно заговорил несколько приподнятым, что ли, тоном. Но я вовсе не намерен лепить из Лобанова иконописный лик, ибо человек он сложный, наделенный, как и многие творческие люди, характером взрывчатым, неуравновешенным. Мне нередко доводилось видеть Михаила Петровича и сильно раздраженным, сердитым и… даже гневным. Правда, гневливые вспышки у него проходили довольно быстро, а вот сердитость нередко доставляла много неприятных ощущений тем, на кого она была направлена. Михаил Петрович долго не прощает нанесенной ему даже маленькой обиды, что нередко и служило поводом для обвинений его в самовлюбленности, в гордыне, хотя обвинения эти вовсе не соответствуют действительности. Да, Михаил Петрович - человек обидчивый, знающий себе цену, но никогда он не страдал не только манией величия, но и вполне, как говорится, законным честолюбием. Скорее, наоборот, скромность его иногда доходит чуть ли не до самоуничижения, а мы ведь все прекрасно сознавали, сознаем, что имеем дело с человеком выдающихся способностей и кристальной честности. Он всегда олицетворял для нас совесть русской литературы в значительно большей степени, чем даже общепризнанные литературные авторитеты второй половины нынешнего столетия - с этим, думаю, согласятся и сами авторитеты от Юрия Бондарева, Василия Белова, Валентина Распутина до Юрия Кузнецова, Владимира Бондаренко, Петра Краснова.

Между прочим, впервые характеристику Михаилу Петровичу как совести нашей литературы я услышал из уст Егора Исаева, кажется, году в 1978-м, и это меня несказанно порадовало, ибо как раз в этот период окрепла моя дружба с Лобановым, именно в эти годы я стал вполне осознавать его величие и благородство как литератора и человека.

Владимир БУШИН РОМАНОВЫ И ЕЛЬЦИН

В памяти потрясенного человечества надолго сохранятся все подробности грандиозного церемониала погребения в Петропавловском соборе Ленинграда многострадальных и уже несколько замусоленных экспертами и телевизионщиками “екатеринбургских останков”. И под сводами собора и на наших телеэкранах все было величественно, впечатляюще, проникновенно…

Правда, как во всяком грандиозном деле, не обошлось, конечно, без двух-трех промашек. Так, телерепортер, движимый благородным желанием еще более наддать по части величавости, вдруг трагическим голосом прочитал известные строки Ахматовой:

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит…

Это было несколько странно, ибо, во-первых, эпоха Николая погребена еще в феврале 1917 года; во-вторых, “надгробный псалом” как раз внятно звучал, - настоятель собора о. Борис усердствовал как мог.

Последующие строки четверостишья удручали еще больше:

Крапиве и чертополоху

Украсить ее предстоит.

Ну как же так! Кругом такая лепота, на лицах участников действа - скорбь, в их сердцах - благоговение, и вдруг во весь голос упоминание о столь непрезентабельных представителях флоры! Еще хорошо, если Галина Старовойтова, появлявшаяся на экране раз пять в прозрачной траурной шляпе с явным намерением посильно украсить церемониал, не приняла эту “крапиву” на свой счет, а Эдуард Радзинский, мелькнувший с тем же намерением только разок, не посчитал, что “чертополох” адресуется именно ему…

Мне показалось странным, лишним и то, что тележурналист счел возможным и нужным заявить, будто за всю нашу долгую историю только один Николай из всех русских правителей получил в народе прозвище Кровавый. Право, уж в такой-то день могли бы удержаться, промолчать, как промолчали же, допустим, о Распутине, о его хотя бы записочках царю в таком духе: “Папа милай надо пособить человечку назначь его министром кланяюсь и целую ручки маме Григорий”.

ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМ ИЛИ ИДИОТИЗМ?