Газета Завтра 252 (39 1998)

Когда я сообщаю, что хозяйки нет дома, дед отваживается попросить у меня прибавить громкость. Совсем как подросток, который, оставшись без присмотра и родительской власти, торопится врубить музыкальную систему. Я включаю “ящик” на полную мощность, доставляю еще одно удовольствие в жизни деду - послушать телевизор.

Пока немощный человек увлеченно слушает фильм, рассматриваю комнату.

Замечаю широкую чугунную педаль швейной машины, приспособленной под столик для телевизора.

Возле второй кровати - стул, и на нем, как в номере плохонькой районной гостиницы, накидана одежда.

Рисунок на обоях совершенно выцвел, бумага оборвана клоками, что означает отнюдь не беспечность хозяйки, а ее бедность, и связано со слепотой человека, живущего здесь - зачем ему интерьер? В то время как кухонка, куда я с любопытством заглянул, была ухожена и красива. Две иконки висели над обеденным столиком.

А в комнате на стене - только фотография погибшего Геннадия.

Телефон на столике громоздился музейный - дизайна пятидесятых годов, черный с тяжелой цельнолитой трубкой на стальных козелках. Аппарат, одним словом.

Рыжий кот с розовыми глазами вскакивает с пола к телефону и терпеливо ждет, когда я его поглажу.

А под кроватью болонка злобно грызет кость…

Кино закончилось. Я убавил громкость телевизора и спросил у деда: давно ли он болеет?

Разволновался человек, челюсть у него стала трястись, ртом он хватал воздух, все набирал его, набирал и никак не мог выдохнуть, а желтые, будто искусственные, жемчуговые глаза увлажнялись.

Тяжелую тему я ему предложил для размышления. Какой-нибудь разговор все-таки хотелось завести. Чего-нибудь поприятнее надо было спросить.

- А где вы работали, какая у вас профессия была, Эдуард Аркадьевич?

Эта тема оказалась по силам больному. Некоторое время он сосредоточенно вспоминал, а потом довольно внятно выговорил, что работал шофером.

Тут вскинулась под кроватью собака, спрыгнул со столика и направился в коридор рыжий кот - вернулась хозяйка с внучкой.

- А мы завтра всем классом на концерт пойдем, - хвастается девочка.

- Шестьдесят рублей билет стоит, - подводит деловой комментарий Тамара Алексеевна. - Хорошо, есть люди, у которых можно в долг взять. А как же иначе? Все дети в классе пойдут на концерт, а она - нет? Ничего, Анечка, выкрутимся. Вот меня женщины упрекают, что я другую свою внучку меньше люблю. А что я могу с собой поделать? Ведь она у меня - это все, что от Гены осталось.

Матушка вносит в квартиру жизнь, девочка - солнышко. Греются в этом тепле остатки когда-то лихого московского шофера. Старик блаженно улыбается и от удовольствия даже слегка покачивается на пружинах кровати.

- Э-э-э, да ты у меня сейчас нафуришь, того и гляди, - спохватывается хозяйка.

Она подхватывает деда подмышки, поднимает и ведет в туалет.

Я слышу, как она там возится с ним и говорит, как с ребенком.

Позже Тамара Алексеевна расскажет историю своего романа с ним, тогда еще мужчиной в силе: “Ну познакомились, стали жить вместе. Я не хотела расписываться - он все устроил. И прописал меня здесь - тоже все сам. Слава Богу, теперь хоть у нас с внучкой есть свой угол. До этого с Геннадием да дочкой я жила в двухкомнатной в Новогирееве. Отец умер. Потом Геннадий. Осталась сноха. Женщина молодая. Возьми, да и уедь в Салехард. И месяц ее нету, и два, и полгода. Я на розыски подавала - нет ответа. Тогда оформила бумаги на лишение материнства, чтобы деньги детские мне получать. Девочка-то ведь со мной осталась. А тут и сноха объявляется. Приехала с северов не одна, конечно. Привезла с собой чеченца. Ну хороший вроде человек. Расписаться с ней хочет. Квартиру начал ремонтировать. Да ведь у них как, у чеченцев этих, - возьмет, да завтра родню свою сюда привезет. И не нужна я им буду. Девочка уже сейчас в основном у меня живет. Вот завтра пойдем на могилку к папе. Пять лет минуло…”

Дай Бог здоровья женщине - варится суп в доме погибшего на баррикадах. Режется хлеб.

Усаживается за стол и большой ребенок, покуривший на балконе. Ему хочется быть взрослым, умелым, и он пытается сам донести ложку с супом до рта, но по пути переворачивает ее, приближает ко рту выпуклостью вперед, и уже порожнюю. Приходится Тамаре Алексеевне отодвигать от себя свою тарелку и браться за кормление супруга.

…После гостьбы у Тамары Алексеевны я прошел мимо торговых рядов и увидел этих хохлушек. Молодые женщины с рабоче-крестьянскими руками и с глубоким загаром полевых тружениц. Тоже где-то под Житомиром или под Харьковом кого-то кормят-поят трудами своими, лишеньями, каждодневным подвигом своим…

Депутаты Госдумы! Примите закон о льготах и пособиях для семей, где есть жертвы зверского расстрела!

Владислав Шурыгин МЕСТЬ ОТЦА