Газета Завтра 252 (39 1998)

Так оно почти и случилось. Поэтому и теперь мои мысли сродни тем горестным думам под пахнущим гарью октябрьским ветром.

По-моему, Россию ожидает угроза гибели или превращение в конгломерат небольших полугосударственных образований, с нищим населением, упадком производительных сил и деиндустриализацией, исчезновением культуры, искусств и науки - довольно схожими с тем, что мы наблюдаем на примере Чечни, - то есть уход из цивилизации.

Этого нельзя допустить.

Юрий ЛОЩИЦ МЫ ИДЕМ!

НАМ НИКОГДА НЕ УДАВАЛОСЬ СОБРАТЬСЯ всем вместе. И никогда не удавалось обозначиться: кто же мы такие все вместе? Какой-то союз единомышленников, не имеющий своей организации? Братство ли какое-то? Но ведь среди нас были и женщины, и дети… Так вот и не знаешь до сих пор, как нас правильней называть. Защитники Дома Советов, краснопресненцы? Но наверняка не согласятся многие: мы не по стопам боевиков начала века сюда пришли и не для защиты Советов, а во имя вечной России, Святой Руси… К тому же, многие и погибли не здесь, а у стен нашей московской Бастилии лжи.

Белодомовцы? Такое и совсем худо. Белодомовцами вправе окликать друг друга те, кто с умилением глазел на Ельцина, как он, кряхтя, вскарабкивается на танк. Вот для них-то и был “Белый дом”, с плебейской оглядкой на американский.

Кто-то из нас просидел здесь в осаде весь срок - с 21 сентября по 4 октября. Кто-то пробирался к осажденным, минуя омоновские кордоны, обдирая брючины об острые металлические колючки, или тайными подземными лазами. Мы считаем своими и тех, кто сюда ни разу в те дни не попал, оглушенный дубинками на площади Восстания или на Смоленской, или на Крымском мосту в разные дни и ночи накануне развязки. И тех, кто в расстрельный день с гневом швырял комки ассигнаций в амбразуры тульских десантных бронемашин на Арбатской площади. И, конечно, своими считаем рядовых и офицеров, не подчинившихся приказам грачевских генералов. А врачи и медсестры, укрывавшие в больницах от облав тяжелораненных “мятежников” - разве не свои для нас? Свои были и остались даже среди тех, кто, вынужденный повиноваться пьяным окрикам, стрелял не по людям и окнам, а в воздух. Когда одного из самых известных депутатов забивали в подвале до смерти, его выдернул в сторону офицер и спросил: “Я тебя мог видеть на Куликовом поле? Ты был там?” - “Был”. - “Ну тогда уходи отсюда”. Этот офицер стремительно становился для нас своим.

Сам воздух тех дней сообщал, что своих у нас становится больше и больше - с каждым часом, с каждым днем, с каждым месяцем. Их прибывало - с каждой публикацией портретов погибших защитников русской свободы, с каждой новой песней, видеокассетой, посвященной нашим героям, даже с каждой статейкой госпожи Боннэр, подстрекавшей к репрессиям против “красно-коричневых”.

Нас прибывало от панихиды к панихиде у решеток расстрельного стадиона. Мы узнавали своих сразу, с одного взгляда, даже если никогда не виделись до этого. Они приезжали из других городов, из-за новейших границ. И там, в других городах, за всякими границами, мы легко и радостно находили друг друга - по особому напряжению в голосе, как только речь касалась позорных сцен танково-телевизионной расправы.

Да, мы до сих пор не знаем и никогда, наверное, не узнаем хотя бы приблизительного числа своих погибших единоверцев. Их больше, чем мы догадываемся. Но значит, и нас вместе с ними больше, чем предполагают затаившиеся расстрельщики всех мастей.

Чтобы сбить нарастающий вал нашего никем не организованного воссоединения, они затеяли Чечню. Большей кровью думали замазать, затереть до невидимости народную кровь, пущенную ими в октябре 93-го. Но не вышло. Та жертвенная кровь первенцев русской свободы снова проступает - из-под правительственных ковровых дорожек, на стадионной траве, на пухлых щечках Егора Гайдара, на улыбающихся губках Немцова.

Почему мы в годовщины скорби не проносим по улицам Москвы портреты палачей-расстрельщиков, опившихся кровью наших братьев и сестер? Почему не швыряем их наземь у подножия краснопресненского креста, как в 45-м швыряли на брусчатку Красной площади вражьи штандарты? Это нужно видеть. В том числе и тем, кто надеется, что преступление кое-как обошлось без наказания.

Часто приходится слышать: если Бог есть, то почему же он их не наказывает? О, еще как наказывает!