Газета Завтра 271 (6 1999)

— А ты поверь, рискни. Сожрать — дело нехитрое, иной раз умней и попоститься, после больше слопаешь. Да и какая во мне корысть? Одна экзотика, а самого мясца — тьфу, тебе на один зуб не будет.

И тут, как пишет добросовестный охранник, над природной жадностью патрона взяла верх его природная же склонность к авантюре. Подумал он: а вдруг и впрямь не врет? Помилую ее — авось и меня как-нибудь на пленуме кривая пощадит. И, смахнув слезу, невольно набежавшую от одной мысли отжать ноготь, говорит:

— Ну так и быть, поверю, добрая моя душа. Ступай! — и в воду ее кинул.

Думал, конечно, процентов так на сто, что поминай как звали, ибо по себе судил. Но смотрит — рыбка бултыхнулась, кровку с губки, острием крючка пробитой, облизала — и ему:

— Проси!

Тут недоверчивое сердце рыбака и точно дрогнуло. А так как все его мысли в ту пору, как, впрочем, и во всякую другую, были только об одном, он ей, не долго думая, и открывается:

— Чтобы, значит, не пал я низко под интригами врагов, а еще выше прежнего, наоборот, поднялся!

Потерла плавником подраненную губку золотая рыбка:

— Нелегкое твое желание! Нет бы — досуг, сауна... Да не гневись, кормилец, я к чему. Народ-то теперь умный стал, уже ни в сон, ни в чох — а только в демократию одну и верит. А демократия — не коридорная интрига: двоих-троих провел — и в дамки. Всю, стало быть, страну, чтобы твоя взяла, вводить в обман придется. Ну да что делать, слово мое золотое, подрывать нельзя. Только изволь уж обещанного по всем правилам три года ждать.

Эх, про себя подумал Ельцин, вот, собака, и надула! А вслух сказал:

— Ты что, смеешься надо мной! Партийный все-таки работник, не шахтер! Уж я тебе поверил, тебя выручил — а ты мне лапшу на уши! Да за три года либо ты издохнешь, либо я, — сердце давно уже шунта просит, либо вся страна — над чем тогда и подниматься? — И как бы ненароком чиркнул краем глаза по подсачеку.

Но рыбка, тоже словно невзначай сдав чуть назад, ему:

— Ты на подсачек-то, мил человек, не зарься. Мудер ты, но тут, говорю тебе, не прав, ужо увидишь! — и нырк в воду, оставив в замешательстве немалом рыбака.

Но тут уже Наина Иосифовна позвала к обеду, смотал Ельцин свои снасти, Коржаков — свои, и пошли кушать. Да так накушались, что по пути домой у Николиной Горы хотел рыбак каких-то рыбок разглядеть с моста — и рухнул в воду. Попользовал его еще против простуды верный Коржаков — и назавтра он уже не помнил ничего.

НО ВОТ ТРИ ГОДА МИНУЛО — и все по-рыбьему сбывается! На пленуме разбитый, с Москвы и высших льгот и привилегий снятый и прочие обиды понеся, Ельцин возносится первым лицом уже всея России. Правда, еще вторым в Союзе — но и то!

Тогда-то он и вспомнил чудо-рыбку: не слукавила, выходит, золотая! И точно: не успели с ней ударить по рукам, рухнул пьяный в воду — а в глазах передовых людей, сваливших все на козни КГБ, святым страдальцем за народ поднялся. Опять же пьяного в Америке засняли, показали всем — а все: воистину святой! Нарочно кривой камерой снимали! И что бы дальше не случилось — лишь на его чудо-мельницу, позднее арендованную у него мошенником Мавроди, льет.

Даже такая уже вовсе небылица разошлась. Еще в бытность главой свердловского обкома Ельцин для себя и присных выстроил известный на всю область ихний дом на набережной. Такой форсистый, мраморный дворец на берегу реки Исети. Но так как жадность в теле, по свидетельству его хранителя, всегда была несметна, форс-дворец по смете провели общежитием при областном Доме колхозника с копеечной квартплатой. Но рыбьи чары и этот факт в передовой молве перевернули в сказочный. Будто крохобор до того не от мира сей номенклатуры, что, став главой обкома, из былых хором (на самом деле бывших) перекочевал в общагу в три гроша за койко-место. И уже самым ярым скептикам крыть нечем. Было? Было!

И Решил Ельцин — а на дворе как раз кончалось лето 91-го — снова рыбку посетить. Взял мотыля отборного, мух самых жирных, кооперативных — и на валдайский плес.

Там Коржакову место указал в кусте, а сам на старой лодке, на казанке, выгреб к омуту. Посыпал в воду мушек, мотыля — и рыбка, не заставив себя долго ждать, является.

О чем у них на сей раз шел негромкий разговор — Коржаков уже подробно не расслышал. Лишь вот какие фразы босса до мембраны донеслись: “Не выше, значит, прежнего, а выше всех!.. Мне без расчета, на одной пятой или на одной шестой... Да хоть бриллиантового тебе намою мотыля!..”

Затем все быстро сели по машинам — и домой, где уже и нарезались в тот вечер. И когда Коржаков раздевал Ельцина и клал в кровать, тот в пьяном, как еще подумалось слуге, бреду все что-то нес про танки и броневики, пытаясь выбросить ладонь вперед — но вылетал кулак, и все бедному мемуаристу в морду.

А на другое утро, 19 августа, и оказалось, что был тот бред не бред. Три дня затем, вместо уже трех лет, как всем известно, голыми руками против танков воевали, на четвертый победило волшебство. Одну пятую скостили до одной шестой — и Ельцин на ней полным властелином стал.