Газета Завтра 278 (13 1999)

Да, мы умираем со Христом, чтобы вместе с Христом воскреснуть. Но это не смерть вместе со страной, а наоборот, возможность для страны дальше жить. Этот момент мне кажется принципиальным, потому что и церковь жива на мученичестве, на крови исповедников веры. И земля наша не ослабевает, а крепнет от того, что находятся люди, которые жертвуют самым дорогим — жизнью ради чего-то высшего.

Отец КОНСТАНТИН. Действительно, я смущаюсь обсуждать поставленный вопрос: по большому счету это вопрос к самому Евгению Родионову-воину. И как человек верующий я исповедую, что Евгений жив, и более того, он участвует сейчас в нашем разговоре. Потому смущаюсь. Чем он жил в тот момент? Думаю, что испытывал и страх, и отчаяние, и желание скорее вернуться домой, увидеть маму...

Недавно я выступал в юридическом институте на тему “Духовно-нравственная основа воспитания военнослужащих и учащихся”. Я поздравил слушателей с 23 февраля и пересказал то, что напечатано в статье “Русский мученик”, показал фильм о Жене Родионове, прокомментировал, и знаете, увидел, как курсанты были потрясены. Когда я закончил, возникла глубокая тишина.

Собственно говоря, где бы я эту кассету ни показывал — в Центре подготовки космонавтов, во время работы секции духовного просвещения и образования военнослужащих, во время проведения седьмых международных рождественских чтений, на сборах заместителей командиров по воспитательной работе МВД и частным образом — всегда возникала благоговейная тишина. Не отчаяние испытывали люди, не вопили: “кровь за кровь”, а были поражены высотой христианского подвига. Господь говорит: “В чем застану, о том и сужу”. Таким образом он делает Евгения близким к мученикам первых веков христианства.

Я взял с собой книгу “Канонизация святых”, которая была подготовлена поместным собором, и где дана вступительная статья, оценка, как проходила канонизация в древности, в средние века, как она проходит сейчас, и какие моменты для этого значимы. Так вот, в древности сам факт мученической кончины за Христа, за веру являлся основанием для канонизации. Для меня также очень значимо и то, что пишет Достоевский: “Неужели Россия, для которой соблюдать пост является невежеством, ходить в храм — признаком отсталости, символ веры является чем-то утраченным, музейным, второстепенным?” И сам же отвечает, что ни в коей мере, рассказывая о солдате, который попал в плен к туркам и на призыв принять мусульманство как гарантию жизни отказался, несмотря на то, что он был отец многодетного семейства. С него живьем содрали кожу и обезглавили. Для него, для Федора Михайловича, этот факт был фактором торжества внутреннего и внешнего по отношению к России, к ее будущему. И случай с Женей Родионовым — из этого же ряда.

Юрий ЮРЬЕВ. Писал о Жене Родионове и “Московский комсомолец”. Там его подвиг был превращен в какой-то постсоветский ужастик, где торжествовали зло, чернуха, и ни слова не было о том, что произошло светоносное событие. На ту статью практически не было отклика. А сейчас, после публикации “Завтра”, матери постоянно звонят люди. Кто-то приезжает на могилу поклониться ее сыну, привозят кто оренбургский платок или просто слово доброе. Она совершенно оттаяла, говорит, что произошло чудо. И лично я думаю, что это не Евгению отсекли голову, а мученик Евгений, укрепляемый Господом, отсек головы сотне бесов, а может быть, сотне князей бесовских, поэтому такой эффект, такое чудо на наших глазах и происходит.

Владимир БОНДАРЕНКО. А я вот хотел задаться таким вопросом: а готовы ли мы все — общество, церковь, армия — воспринять этот подвиг. Ведь в самой армии командование ни с христианской точки зрения, ни с чисто офицерской или армейской точки зрения не восприняло его. Речь идет не о чувстве мести, а о чувстве христианского подвига, которое укрепляет и душу, и веру, и общество, и церковь саму по себе. Готова ли церковь воспринять этот подвиг как подвиг нового святого? Или и здесь руководят нерешительность и осторожность?