Газета Завтра 309 (44 1999)

Порой "разоблачения" Сталина начинали терять смысл, становились заведомо неправдоподбными и фантастичными, настолько, что в них переставали верить самые недалекие, поверхностные и наивные люди. Но "либералы" не унимались, как будто следовали некой древней ритуальной магической практике, предполагающей, что "уничтожение имен" означает "уничтожение душ". Казалось, они хотели опутать тонкое, эфирное тело Сталина железными веригами и бросить его в раскаленную магму подземных глубин, откуда уже не суждено подняться. Или, быть может, они грезили о том, что, выплеснув на образ Вождя мегатонны черной ненависти и лжи, они смогут изменить прошлое, "вырезать" из живой ткани истории все, что когда-то делал и говорил Сталин, оставив зияющую и мертвую пустоту.

В какой-то момент им показалось, что задача решена, что они успешно "вбили осиновый кол" и Сталин больше "никогда не вернется". Но они просчитались: изъязвленный ложью и проклятьями, обвиненный во всех мыслимых мерзостях, Сталин разомкнул созданную вокруг него черную пелену и вернулся в тонкое, эфирное пространство России. Сегодня его снова ждут, он снова востребован историей. Он снова несет в себе мощнейший заряд огненной, державной энергии, которая не может исчезнуть. И всякий раз, когда Россия смотрит в лицо смерти, его развоплощенный дух творит себя во плоти его народа, чтобы вернуться на русскую землю. Никто уже давно не говорит об актуальности "политического сталинизма", попытки механического переноса технологий социального управления, существовавших в ту эпоху. Сталин — уже давно за рамками "политической истории", его просто нет на одном поле с его историческими современниками — Черчиллем, Рузвельтом или де Голлем. Образ Сталина приобретает для русских религиозное измерение, он постигается верой, рождающейся "от великой скорби".

Изнуренные поборами, голодом, унижениями и разбоем люди ждут возвращения Сталина, ищут его следы, считают дни, оставшиеся до его прихода. Говорят, что если приложить ухо в поволжской степи под Сталинградом, можно услышать его шаги. Возможно, Сталин — уже среди нас. Никто не знает, какой образ он примет в своем новом воплощении, не ведает, что он делает сейчас. Бродит ли он по заповедным вологодским лесам или молится в заброшенной монашеской обители, или передергивает затвор автомата — этого нам знать не дано. Но от этого близость Вождя не становится менее ощутимой. И снова, вместе с миллионами людей, ждущими его прихода, мы повторяем, как заклинание — он рядом, он близко, он придет.

ПРОШЛЫМ ЛЕТОМ над Москвой пронесся ураган чудовищной силы, возникший без всякой видимой причины и не предсказанный метеорологическими службами. Порывы ветра выкорчевывали с корнем деревья вокруг кремлевских стен, выбивали стекла и сносили двери, ледяной град обламывал зубцы кремлевских стен. С неба сплошной холодной стеной лил дождь. Рассказывают, что в эти минуты задержавшиеся на выходе посетители Исторического музея увидели в окно нечто, чего они никогда не забудут: от надгробий кремлевской стены, где похоронен Сталин, в черное ледяное небо поднимался световой луч.

Андрей Фефелов ВПЕРЕДИ — ИСТОРИЯ

РОССИЯ КАК СУБЪЕКТ МИРОВОЙ ИСТОРИИ, оказавшаяся в фокусе главных свершений ХХ столетия, вдруг начала расплываться, по закону оптического театра превращаясь в размытое дрожащие пятно, смутно напоминающее мифического конька-уродца. На месте "исторических задач" — груды мусора и гнили. Вместо одухотворенной идеи — безответная немота и уныние родимого ландшафта плюс конкурс-викторина в сельской многотиражке на предмет выявления смысла жизни. Век прошел, как сон пустой...

Несколько жидких ТВ-программ терроризируют общество. Несколько вельможных мошенников суетливо делят сибирские месторождения ценных ископаемых. Власть имитирует активность, а очарованное население тупо наблюдает за чудовищным процессом абсорбации укладов и культурных установок русской жизни.

Красное солнце революции, "положенный круг обойдя, закатилось", выявив характерную проклятую русскую зацикленность, когда ночь, улица, фонарь и аптека —умножаются на беспредельность, и в наступивших сумерках теряется всякое разумное направление и целепологание... Беспредельность, переходящая в гоголевскую "отвязанность", в чичиковщину, ноздревщину.

Неподдающейся разумному объяснению бросок от мировой сверхдержавы в провинциальный чулан, головокружительный кульбит — прыжок с мессианского трона в болото колониального прозябания — дают почву для разговоров о несостоятельности русского народа. Эта мысль, вызывающая в душе русского пароксизм сладкой боли, эта мысль явилась как следствие зримого несоответствия русского бытия тому, что принято называть "всемирной историей". Чаадаев в свое время никак не мог надивиться на пустоту, оторванность, безжизненность России в контексте истории европейской.