Газета Завтра 341 (24 2000)

Клык потянул за спуск. Реактивная струя толкнула его. Граната, как малиновый мохнатый репей, полетела к дому. Вонзилась в оконный проем. Погрузилась в каменную глубину, озарив желтым светом прямоугольник окна, словно в доме зажглась люстра. На грохот отозвались вокруг беспорядочные автоматные очереди потревоженных чеченских постов.

— Молодец, моджахед!.. — смеялся краснобородый чеченец, хлопая его по плечу. — Не врал!.. Любишь чеченцев!..

Они вернулись в теплый освещенный подвал. На Клыка не надевали наручников.

— Садись, — приказал рыжебородый чеченец, и в его твердом приказе не было жестокости и угрозы, а едва уловимая веселость. — Человека обмануть можно, Аллаха нельзя... Если хочешь получить оружие, воевать в одних с нами рядах, прими нашу веру... Станешь мусульманином, примешь имя Исмаил, в память нашего любимого певца, которого застрелили оккупанты. Будешь мстить за его смерть... Эй! — обратился он к двум охранникам у дверей. — Несите сюда воду и коран!...

Те вышли и через несколько минут вернулись, проворные, быстроглазые и веселые, с похожими смуглыми лицами, на которых проступила синеватая щетина. Один нес таз с водой, перекинув через плечо полотенце. Другой держал толстую, в зеленой обложке, книгу.

— Снимай брюки, — приказал чеченец, доставая из-за пояса нож в деревянном чехле, висящий на кожаном ремешке. С тихим шорохом извлек из ножен лезвие, сверкнувшее под лампой синей молнией. Нож у острия завершался легкой волной острейшей стали, на которую было больно смотреть, и начинали вздуваться на горле вены, словно их рассекало лезвие. Свет лампы скользнул в желобке, омывая крохотное пустое русло для стока крови.

— Снимай, говорю, портки!..

Клык догадывался, что с ним хотят совершить ужасное, унизить, лишить чести. Так в тюрьме поступают с теми, кого хотят подавить навсегда, внушая отвращение к себе самому, и этим отвращением делая человека навсегда одиноким и немощным.

Охранник открыл зеленую книгу и стал читать нараспев, издавая бурлящие, стенающие и молящие звуки. Другой окунул в таз полотенце, и оно потемнело от воды, и маленькая темная лужица натекла на пол. Клык слышал непонятные, на неведомом языке слова, которые, казалось, отпевают его заживо, и смотрел на белое лезвие с жалом и синеватой, скользящей молнией.

— Не бойся... У нас малые дети терпят... А ты здоровый мужчина...

Клыку помогли расстегнуть ремень, спустили брюки, трусы. Маленький чеченец приблизился с ножом, примериваясь, поигрывая сталью. Как малую тушку зверька, взял за шиворот его страшащуюся плоть. Оттянул кожицу и провел лезвием. Клык почувствовал острую боль, словно в пах ударила оса. Чеченец ткнул ему в колени мокрый ком полотенца. На лезвии расплывалось пятнышко крови. И глядя на белую лучистую сталь, на красный наплыв крови, Клык выпадал из пространства и времени, улетал в невесомость.

Он находился без сознания не больше минуты, побывал в иных мирах, из которых вернулся на землю измененным. С другим лицом, именем, иным составом крови, созданный из других веществ, наполненный новыми органами жизни. Словно там, в Космосе, где он пропадал, в огромной операционной ему вырезали сердце и мозг, вставили вместо них другие, искусственно созданные элементы.

Начальник разведки Адам, в недавнем прошлом преподаватель психологии, с удовлетворением смотрел на своего пациента, с которым провел сложное действо, связанное с полной заменой личности. Приведенный к нему человек, сильный, упрямый и хитрый, был разобран им на составляющие части, как разбирают машину. Эти разобранные колеса, пружины и шестерни он бережно-бережно рассмотрел и смазал, и снова собрал, но только в иной последовательности, с добавлением новых деталей, с удалением ненужных и лишних. И возникла другая машина, другой сконструированный им человек, послушный его воле, готовый по его наущению выполнить любую работу. И эта работа теперь предстояла.

— Дорогой Исмаил, так я буду теперь тебя называть, — начальник разведки вынул из стола портативный японский диктофон с мерцающими электронными цифрами и ягодками индикаторов. — Теперь, прежде чем ты пойдешь отдыхать, мы должны сделать маленькую запись... — он пододвинул диктофон к полуобморочному Клыку. Черный глянцевитый зверек навострил свое чуткое ушко, замигал внимательными разноцветными глазками. — Будешь обращаться к своему командиру Пушкову, как если бы ты находился в Музее искусств, который завтра станет штурмовать твой взвод.

Ты должен убедить Пушкова в том, что находишься в доме с другими пленными и просишь не стрелять из танков... Повторяй за мной!.. — Он включил диктофон. Побежали прозрачные зеленые цифры, похожие на водянистых слюдяных насекомых. Замигали пузырьки индикаторов.

— Повторяй!.. "Товарищ лейтенант!.. Это я, сержант Клычков!.. Я в плену у чеченцев!.. Прошу не стрелять... Здесь Звонарев и другие пленные!.."

Клык слушал, как во сне, чужой, говорящий от его имени голос. Испытывал непрерывную ноющую боль в паху, приглушаемую холодным мокрым полотенцем. Повторял, как под гипнозом, внушаемые мысли: