Газета Завтра 346 (29 2000)

А Совет народных комиссаров в постановлении от 7 декабря 1917 года о создании ВЧК предусматривал такие меры против врагов революции: "конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков" (там же, с.79). Особенно ужасная мера — лишение карточек, не так ли? Но еще страшнее было, когда взамен свободы у контрреволюционера требовали честное слово. Не все выдерживали это жуткое наказание. Генерал Краснов, например, дал честное слово русского офицера, но не стерпел и дважды пускался в вооруженную авантюру против Советской России, причем второй раз уже вместе с немецкими фашистами, за что и был в 1947 году безвременно повешен.

Да, были такие идиллические времена, когда советская власть карала своих врагов лишением карточек да отпускала их под честное благородное. Но ведь вскоре-то на молодую республику поперли со всех сторон:

Куда/ корабль/ ни тычется,

конец/ катаниям.

Стоит/ морей владычица,

бульдожья/ Британия...

Да кабы она одна! А ведь тут как тут еще и целая свора бульдогов — Франция да Германия, американцы да японцы, чехи да турки... Уж грекам-то, казалось бы, чего надо, а тоже прискакали ухватить кусочек. И все это вместе с Юденичем да Деникиным, Колчаком да Врангелем, батькой Махно да бароном Унгерном со всех углов. И вот:

Москва —/ островком,/ и мы на островке.

Мы —/ голодные, / мы —/ нищие,

с Лениным в башке/ и с наганом в руке.

А ко всему этому те, кому шибко не нравилось, что у народа в башке, подсылают эсерку Каплан, и всаживает она отравленные пули в Ленина. И падает глава советского правительства, и жизнь его висит на волоске... И уж тогда, изящный гуманист Сванидзе, большевикам, а в их числе и Дзержинскому, увы, пришлось замарать ручки, что, впрочем, не отрицал позже тот вышеупомянутый, что сидел в башке и в сердце у народа. "Когда мы взяли управление страной, — говорил он, — нам, естественно, пришлось сделать много ошибок и, естественно, что ошибки ЧК больше всего бросаются в глаза". Ну были там не только ошибки, были, конечно, и гнев, и злость, и мстительность. Но при этом коммунисты уж никак не превосходили в усердии "лебедино-белую стаю".

Не об этом ли свидетельствует и тот факт, что уже 17 января 1920 года, когда в Крыму пока прочно сидел Врангель (и будет сидеть еще чуть не год), на Дальнем Востоке нагло хозяйничали японцы (из Владивостока их вышвырнут только в октябре 1922 года), а поляки по плану маршала Фоша изготовились для броска на Киев, о котором не могли забыть, и пускали слюни девятьсот лет со времен Болеслава Храброго, — словом, когда изгнание интервентов и Гражданская война еще были далеки от победного завершения, а только имелись определенные успехи в борьбе за независимость, советское правительство приняло постановление об отмене смертной казни. Под ним, рядом с подписью Ленина, стояла подпись Дзержинского. В нем были и такие слова: "Отныне ответственность за возможное в будущем возвращение Советской власти к жестокому методу красного террора ложится целиком и исключительно на правительства и правительствующие классы стран Антанты и дружественных ей русских помещиков и капиталистов" (там же, стр.357). К сожалению, долго ждать не пришлось: 25 апреля этого же года поляки при мощной поддержке Франции и Англии ринулись на Киев и в начале мая заняли его, что, впрочем, не повело к немедленной отмене указанного постановления.

Вот в таких делах своими "в крови по локоть руками" принимал участие Дзержинский.... А теперь, Сванидзе, посмотрите на свои собственные волосатые ручки. Видите? По ним уже ползают жирные вошки, расплодившиеся от сожительства вашей лживости с микрофоном, который вы часто держите в руках... Впрочем, иногда у вас прорывается словцо правды, не без того. Например: "Памятник Дзержинского был олицетворением страха..." Да, именно так, но требуется уточнение: страха шпионов и бандитов, страха негодяев и подонков. Они и сбросили памятник. Можно себе представить, с каким ужасом ходил мимо Дзержинского взяточник Станкевич, особенно ночью! Потому 22 августа 1991 года именно он и возглавил пьяную банду, и — "Ужо тебе!" — направил её на своего личного врага... Уже давно Станкевичу вышла амнистия, но он не возвращается из Польши: вдруг Дзержинский поднимется!

А МЕЖДУ ТЕМ МАДАМ СОРОКИНА, видимо, еще и в пору, далекую от дефлорации, не знавшая, что такое стыд, начала с того, что показала своим приглашенцам кинохронику ночного паскудства на Лубянке: под визг и вопли подонков с помощью подъемного крана стаскивают памятник с пьедестала... Тут же появился тогда еще не запятнавший себя кровью, но уже вполне сформировавшийся кремлевский орангутанг, и победно возгласил: "Председателем КГБ я назначил Бакатина Вадима Викторовича!.." Вопли: "Ура!.. Слава!.. Победа!.."