Газета Завтра 37 (1189 2016)

Техносфера — это не только производство, созидание машины, укрощение неуступчивого материала, преобразование физических и химических структур. Это ещё и поиск духа в материи, их сопряжение. Это особый язык, особое слово о мире, особый вид творчества, который проник во все искусства, привнёс новые формы, новую пластику, новое представление о времени и пространстве в литературе, живописи, скульптуре, театре и кино, но прежде всего — в архитектуре.

Архитектура — древнейший вид искусства, возникший из утилитарной потребности человека в крыше над головой. Но уже с первых кочевых стоянок, с первых пещер и капищ, с первых мегалитов архитектура вырывается за пределы простой полезности в сферу смыслов. Сакральное действо и "избыточное мастерство" порождают в архитектуре эстетику, стиль. В зодчестве и градостроительстве начинает пульсировать время. История архитектуры оказывается историей человечества — зримой, осязаемой, "летописью мира" — по словам Гоголя — которая "говорит тогда, когда молчат и песни, и предания, и когда уже ничто не говорит о погибшем народе".

В разные века удивительными магнитами по всему свету возникали города, куда устремлялась энергия человечества: Иерусалим и Вавилон, Афины и Дамаск, Константинополь и Киев. Это города-летописцы, сохранившие в своих ликах рассветы и закаты цивилизаций, поэзию, мысль и муку, грехопадение и искупление народов. Это вечные города.

Одному из таких "Вечных городов" посвящён одноимённый роман из техносферного цикла Александра Проханова. Это расхожее именование Рима автор применил к Москве, напоминая нам тем самым о философской доктрине старца Филофея "Москва — третий Рим", с рождением которого "четвёртому не бывать". "Вечность" Москвы иная, нежели "вечность" Рима. Москва зиждется не на могуществе завоевателей, не на порочном пресыщении, не на "хлебе и зрелищах", а на сокровенности, чуде. Понять Москву — значит прозреть её "как непрерывную, во все времена, работу. Не над деревом, камнем, не над златом и сталью, а над той бестелесной материей, из которой в великих трудах сотворяется народный дух, вековечная мечта и надежда на грядущую, высшую правду".

Русская литература в этом прозрении породила самые разные лики Москвы. Патриархальную, неспешную, непорочную, как "Чистый понедельник" Бунина. Мистическую, непредсказуемую, ставшую местом противостояния Тьмы и Света Москву Булгакова. Полную бытовых противоречий и бытийных вопросов Москву Трифонова.

Прохановская же Москва, как сияющий кристалл, в разных романах поворачивается к нам разными гранями. Мы видим то мироточащую икону в золотых ризах, то державный престол, с которого вершится судьба народа, то тонкую игру политтехнологов, мистификаторов и мифотворцев, то баррикаду, кипящую праведным гневом, то неоновый блеск элитарной ночной жизни, то победное парадное шествие по главной площади. И всё это Москва. Разрастающаяся, как сказочное древо, ветками метро, устремлённая в небо колокольней Ивана Великого. Где бы ни разворачивалось действие прохановских романов, их герои всегда так или иначе связаны с Москвой — делом, стремлением, мечтой, воспоминанием. Соединены с ней неразрывной пуповиной, через которую город питает их энергиями прошлого, настоящего и будущего.

В "Вечном городе" мы застаём Москву накануне Олимпиады-80. Кажется, все глаза мира устремлены на нашу столицу. Разноликие страны подобны бегунам на старте, что после выстрела устремятся со всех концов света в красную Империю. И надо как можно скорей проложить в ней недостающие дороги, прочистить их, как артерии и вены, чтобы у сердца мира, прокачивающего людские потоки, как густую кровь, не случился инфаркт. Надо построить спортивные объекты и гостиницы, которые продолжат жить после Олимпиады.

Москва "как гигантский древесный срез с вековыми кольцами". Но это дерево не окаменело: город готов к преображению, жаждет сбросить прежний, ставший тесным, панцирь, облечься в новые одежды: "Москва приняла в себя столько языков, столько народов, столько областей, человеческих сообществ и связей, что сама стала моделью целого общества, целого государства, даже самого человечества… Она — котёл, в котором бурлит род людской, в распрях, заботах, усилиях, стремясь обрести единство. Москва работает без устали, ест, пьёт, танцует, думает, уходит на край света и опять возвращается… Она — живая галактика".

Архитекторы уподобляются астрономам, изучающим закономерности этой галактики. Но их обсерватории в ожидании двадцать первого века оказались в тупике. Советская архитектура, в течение века двадцатого прошедшая путь от конструктивизма и сталинского ампира до хрущёвского минимализма и микроскопизма, встала на распутье.