Газета Завтра 441 (19 2002)

Особую тревогу у меня вызывает сегодняшняя "монументальная пропаганда". Ошибки ленинских комиссаров от искусства ничему людей не научили. Сколько дров наломали тогда даже такие великие мастера, как С.Т.Коненков. Ненадолго окунулся он в булькающий гейзер бесовской культуры революции, а обернулось это "мнимореальной" доской на Красной площади и странноватым Степаном Разиным, за которых потом пришлось краснеть мастеру перед самим собой.

Как требовательны были к себе русские скульпторы прошлых столетий. По одному лишь памятнику оставили потомкам Мартос, Опекушин, Микешин, Волнухин. Но без Минина и Пожарского в Москве, памятника Тысячелетию России в Новгороде Великом трудно представить не только эти города, но и всю русскую культуру — как и без штучного фальконетовского "Медного всадника". Вот уж, казалось бы, обласканным придворным ваятелем был в советские годы Е.В.Вучетич. С генсеками и министрами обороны был на дружеской ноге, а в Худфонде и Академии художеств полновластным хозяином. А памятников-то поставил всего три: Дзержинскому в Москве, Воину-освободителю в Берлине и Родину-Мать в Волгограде. А посмотрите на нынешних! Что ни месяц, то открытие нового истукана. Пекут скульптуры, словно блины. Неужели не понимают, что заранее обречены их творения на недолговечность и забвение?

Сам выбор тех, кому ставят памятники, тоже отличается поспешностью и неразборчивостью. Великие Тютчев, Гумилев, Цветаева, Пастернак обойдены вниманием скульпторов, градостроителей и градоначальников. Зато Высоцкому в Москве поставлено целых три памятника, правда, один хуже другого. А теперь и в Ярославле готовятся увековечить память прекрасного певца. Но он там никогда не был и, уверен, не согласился бы на пышную посмертную пропаганду. И как торопятся воздвигнуть монументы Бродскому и Окуджаве… Может, сначала все же Тютчеву и Пастернаку хотя бы бюстики поставить? В цивилизованных странах артистам, писателям и художникам памятники рекомендуется устанавливать по прошествии полувека со дня смерти. Вино должно устояться, а ну как оно кисловатым окажется. Но так это в цивилизованных государствах!

Когда началась перестройка, мы пытались открыть музей Валентина Серова, который жил и умер в доме, стоящем близ Ленинской библиотеки. Напрасно. Боролись за создание музея Гоголя на Никитском бульваре, где сохранились дом и внутренняя обстановка, окружавшая писателя. Напрасно. Не удалось открыть музей в тютчевской усадьбе (Армянский переулок). Не нашлось ни денег, ни желания. Зато как быстро возник рядом с Кремлем музей художника Шилова, украшенный огромным автопортретом, так странно смотрящимся рядом с древними кремлевскими стенами. Тут же спешно варганят музей Глазунова супротив Пушкинского музея. Не боится ли московское градоначалие, что Кремль будет погребен этими музейными времянками, а могила Неизвестного солдата затеряется между уродливыми медными зверюшками и торговым подземным комплексом, а со стороны Болотной площади завершат это нашествие шемякинские пороки?

В.Б. А кстати, как ты к Шемякину относишься?

С.Я. Он большой мастер, серьезный художник. Меня привлекают его художественная грамотность и умение трансформировать в своих работах классическое наследие. Иногда, правда, это привносит элементы эклектики, но профессионализм Шемякина зримо ощутим. И какими жалкими потугами рядом с его созданиями смотрятся надуманные инсталляции из несданной в ларек посуды и стаканов, воспевающие пьяный "подвиг" Венечки Ерофеева. А в Угличе, где уже открыт музей водки, планируется установка шестиметрового монумента, посвященного водке, работы Эрнста Неизвестного. Если его же скульптурный комплекс в Магадане — знак скорби по жертвам ГУЛага, то в Угличе изваяние будет символизировать траур по миллионам русских, умирающих от некачественного зелья и в пьяных драках. Поблизости от водочного знака планируют открыть музей восковых фигур, чью экспозицию решено "украсить" невинно убиенным царевичем Димитрием.

Недавно прочитал строки Владимира Крупина, где писатель выражает надежду, что все мы живем еще в Ниневии, а не в Содоме и Гоморре, а значит, есть надежда на спасение. Блаженны верующие!

И да поможет нам Бог.