Газета Завтра 443 (21 2002)

И тем не менее. "Послушай, — говорю я Валере чуть оправдательно. — Я действительно считаю, что художник должен заниматься творчеством. А не тусоваться. Башня из слоновой кости, Флобер. Ты понимаешь? Я уверен, что о любви здесь не будет сказано ни слова. Будет одна политика, борьба самолюбий. Еще не поздно ретироваться". "Расслабься, — отвечает мой друг, усаживаясь и поглядывая на девушку со следами косметики на лице и такой же облетевшей, как и она сама, розой между пальцами. — Смотри, тут даже девчонки есть". "Это Витухновская, — морщусь я. — Маленькая девочка со взглядом волчицы".

Двойственное ощущение, наполнившее меня — и предвкушение чего-то экстраординарного, и чувство вины оттого, что, возможно, я затащил Валерку на какое-то заурядное партсобрание — это ощущение проистекало еще и оттого, что мы находились среди людей много нас старше. Облегченно вздохнув, я отметил все-таки рослого парня в элегантном костюме, которому — спустя полчаса — распахнула свою утробу бесстрастная трибуна.

Единственное, как оказалось, что было в этот вечер бесстрастного. Потихоньку-полегоньку я стал сживаться с атмосферой, взял у Валеры список выступающих (который тот уже где-то раздобыл) и — стал отмечать на нем размашистыми "чайками" (опять Чехов!) имена тех, чья речь меня по тем или иным причинам впечатляла.

Первое, что бросилось в глаза, — это то, что "либеральные" участники дебатов оказались меньше числом, чем "патриоты". Не думаю, впрочем, что это был осознанный бойкот — не только потому, что Аннинский, скажем, стоит десяти Курицыных, но и оттого, что статью Бондаренко вообще напечатали в "ЛГ". Полагаю, у отсутствующих имелись уважительные причины, хотя "славянофилы", по всем канонам хоккейного розыгрыша, "большинство" реализовали. Второе — насколько по-разному все говорили. Многочисленные ораторы плутали в темах, будто в метель, возвращаясь к газете "День литературы", как к большаку, отмеченному вехами, делали по нему несколько шагов и опять сходили с него и петляли, и ухали в овраги эмоций, и вставали, и говорили — о своем, о наболевшем.

Вот Аннинский. Если можно представить себе арабскую вязь — без смысла, с одним лишь изяществом и гипнотическим эффектом — в звуковом эквиваленте, то это будет его речь. В моем сознании не задержалось ничего из того, что он говорил — кроме того, что говорил он великолепно. Другое дело Вознесенский (без сомнения, тоже поэт) — это была такая редкостная, талантливая стилизация под Новодворскую, вплоть до ее царевно-лягушачьего причмокивания, что, наверное, сама Валерия Ильинична поаплодировала бы таланту из "Ex Libris'a". Хотя сути я тоже не понял. Зато кое-как, из выступлений последующих гостей вечера, менее ярких в том, что касается актерского или риторического дарований, но более точных, узнал, что "День литературы" — это газета, учрежденная В.Г. Бондаренко чуть ли не на свои средства, газета, буквально выкормленная редакцией прохановского "Завтра", газета, которая видится ее создателям и прежде всего самому Бондаренко, как некое в хорошем смысле "поле боя", как пространство, отдаваемое для дискуссий писателям, поэтам и критикам различных направлений. Бродский и Кузнецов. Пелевин и Маканин. Личутин и, прости Господи, Сорокин.

Ах, я совсем позабыл о Валерке. "Ну, как тебе "Звездные войны"? — спрашиваю его, — звезд достаточно?" Он смеется, а потом серьезнеет — прислушивается к очередному оратору.

Я тоже весь внимание. Владимир Григорьевич, как гостеприимный хозяин, добавляет к каждому выступлению смягчающую или обостряющую — по вкусу — ремарку. Зал (пожалуй, действительно, следовало арендовать не Малый, а Большой) напоминает море, на котором штиль и шторм сменяют друг друга с быстротой, недостижимой в реальности. Я представляю себе мрачных рыцарей в "кухоньках Европы". Представляю, как идут 120 тысяч монголов — жуткое зрелище! Представляю изящный женский ротик, впивающийся в гамбургер... Это — Личутин. Позже я прочитаю "Миледи Ротман", и роман произведет на меня почти то же впечатление, что и сорокинское "Голубое сало" (абсолютные полюса, как собирается их соединить Бондаренко, ума не приложу) — но это будет позже, а сейчас я с интересом впиваю эту искренность, эту страсть... Убедился я и в том, что Проханов в своих, не по бумажке, выступлениях, столь же энергичен и ярок, как и в передовицах и в огненном "Гексогене". И тут у меня возникает вопрос: не ненавистью ли продиктованы эти речи? И если да, то ненавистью к чему? К власти? К выходцам из Земли обетованной? К тем, кому удалось "устроиться"?

Я оборачиваюсь к Валере. "Смотри, какие они разные. Взвешенные, академичные, ироничные "западники". И эмоциональные, точно разозленные чем-то, пассионарные "славянофилы". Со времен Достоевского ничего не изменилось!"