Газета Завтра 47 (1044 2013)

Вот, скажем, в 20-е годы, условно говоря, Шолохов или Платонов описывали действующий порядок вещей, они могли упомянуть любую примету времени в своих текстах. Там мог появиться Троцкий, там мог появиться нэпман, там могли появиться какие-то бытийные детали. И всё это не превращало эпохальный текст в фельетон. В нынешней нашей действительности введение в текст каких-то примет нашего времени неизбежно совершает что-то дурное с текстом. Я не могу, честно говоря, представить или, тем более, написать, художественный, подчёркиваю, художественный текст, где появились бы Жириновский или Сергей Миронов. Стихотворение с этими людьми в качестве персонажей можно представить? - Нет. Это представители эпохи, которым в художественном тексте делать вообще нечего. Да, существуют повести 90-х годов, где появляется, к примеру, кооператив, новые русские и прочие приметы. Но эти элементы почти неизбежно превращают текст во что-то сиюминутное, и даже немного стыдное. Потому что в самом времени заложены какие-то дурные энергии, которые позволяют говорить о том, что мы живём не в эпоху большой истории, а мы живем в эпоху какого-то суетливого мелкотемья. И в силу этого я понимаю Александра Андреевича Проханова, который начал описывать ситуации, связанные с 91, 93-м годами, серединой 90-х, и вдруг понял, что не может на нормальных основаниях ввести вот этих кривляющихся, мелких, непонятных, неприятных людей, которые так или иначе имели отношение к власти, в поле художественного текста, в поле русского реализма. И он в силу этого (знаете, есть эффект рыбьего глаза) навёл странную оптику, и все люди вдруг стали превращаться кто в рыб, кто в чудовищ, кто в червей И тогда парадоксальным образом вся эта реальность стала отображаться более адекватно. Я думаю, что не случайно такие разные писатели, как, с одной стороны, Эдуард Лимонов, с другой - Валентин Распутин, ушли из поля художественной прозы. Найти адекватный язык происходящему вокруг нас было достаточно сложно. Безусловно, совершенно очевидно, что удачи в этом направлении были. Например, проза Борис Екимова или недавняя проза Александра Терехова. Они смогли в поле русского реализма преодолеть сопротивление эффекта дурного времени и удивительно точно это описать. Но наше поколение решило использовать все возможности литературы, все её наработки. И в этом смысле наши тексты всегда были на грани разных жанровых составляющих. Вот, собственно, так и появился новый реализм. Наше поколение отринуло, пожалуй, главную составляющую литературы 90-х годов, которая была, по сути, заключена только в одном - в бесконечном сведении счётов с советской властью.

Я только сегодня утром прочитал у Вадима Кожинова высказывание о том, что литература, которая не занимается временем, в котором она живёт, а занимается прошлым и позапрошлым временем, живёт за чужой счет. И поэтому во многом литература 90-х годов, за некоторыми исключениями, жила именно за счёт советской власти. И в этом смысле высказывание Довлатова о том, что советский и антисоветский - одно и то же, имеет смысл, в том числе и такой: советская власть оставалась либо точкой притяжения, либо "оттолкновения" для целого пласта литературы, якобы бежавшей всего советского. В любом случае желание понять то время, то место, ту эпоху, в которой мы обитаем, или, как у Леонида Леонова сказано: "то место, в котором своей болью обитаю я", не было характерно для той литературы. И тут образовалось поколение, которое поставило перед собой сверхзадачу. А литература только этим и может заниматься - брать на себя ответственность за всё время, за всю эпоху.

Фиаско нашей либеральной литературы заключается в том, что "детей" в лоне литературы либеральной не зародилось. Я не знаю ни одного молодого, хоть сколько-нибудь успешного писателя, который наследует либеральные идеологии. У нас все молодые писатели, вся эта молодая генерация лежит в поле традиционализма. По крайней мере в своём публицистическом качестве. И это тоже одна очень важная вещь, очень важная составляющая, очень важная примета писателей моего поколения: они все выступают в качестве публицистов, причём достаточно яростных. И Михаил Елизаров, и Герман Садулаев, и Сергей Шаргунов. По большому счёту это тоже лежит в русле классической традиции, потому что и Пушкин, и Достоевский, и Лев Толстой, и многие наши классические поэты (вспомним Блока, Брюсова и т.д.) - все были яростными и страстными публицистами. Они не только разговаривали с вечностью - они реагировали на все болевые ощущения времени.

Это, замечу, не было нашим сговором. Мы с Шаргуновым возглавляем несколько СМИ. Андрей Рудалёв занимается критикой и публицистикой одновременно. Садулаев работает на телевидении и пишет колонки в ряд ведущих изданий. Это не было какой-то компанейщиной, когда мы втайне собрались - все новые реалисты - и договорились, что мы будем действовать так Это получилось случайно, совершенно неосознанно. Видимо, это был такой ответ на вызов времени.