Газета Завтра 478 (3 2003)

Их устроилось в нашем отсеке пятеро. Разные по обличью, разные по масти, возраста от сорока до пятидесяти, они чем-то казались схожи. Догадка пришла быстро, следом за двумя-тремя репликами. Это были отставные офицеры, летуны или летная обслуга, а теперь — военные строители.

По первой накатили в стаканы торопливо, хотя и сдерживались. Ждали, видать, этого момента, тетешкали его в себе, а дождавшись, боялись упустить, и в то же время — не пацанва же дембельнутая — форс держали. Выпили молча, не отвлекаясь, покрякали, похекали, ожидая первого прибоя тепла, нутряного отзыва, а потом заработали челюстями. В ход пошли огромные куски вареной колбасы и ломти ржаного хлеба. Жевали тяжело, трудно, словно выполняли обременительную работу. А уж после первого жора, утоления и расслабления и заговорили.

Оказалось, что они, бригада строителей, работали на архипелаге по контракту. Контракт был заключен на месяц, а их продержали на Новой Земле целых три.

— Как так? — удивился я.

— А вот так, — выпятил небритую челюсть Серега. — Генерал подпись на пропуске не ставит — и баста! А без визы кто выпустит из режимной зоны?!

— Но вы же теперь гражданские...

— Ну и что! — пожал плечами Серега. — Визы-то нет... А визы нет — нечего и рыпаться...

— Да это что — зиндан?

Название афганской тюрьмы вырвалось само собой, неожиданно для меня самого. Но этим мужикам оно оказалось не в новинку. Выходит, бывали и там, где это словцо в ходу.

— Во-во! — тряхнул прядями седеющих волос Серега. — Зиндан и есть. А генерал там — пахан. Законы Большой Земли для него не писаны...

Товарищи его согласно закивали, забубнили, что генерал — сволочь, сулились написать о произволе его в прессу и даже называли столичную газету. Однако говорили, показалось мне, как-то вяловато, не очень убежденно и уверенно. Почему? Может, потому, что расслабились, притушили свой гнев спиртным. А может, наоборот — спалили его еще на новоземельских кострах, ожидаючи долгожданного борта. Так или иначе, но все больше казалось, что они не столько порицают генерала-узурпатора, сколько едва ли не оправдывают его: у него объекты, у него фундаменты-ростверки, а рабочих рук раз-два и обчелся...

Чего тут было больше — всегдашней русской притерпелости, покладистости или просто усталости — не знаю. Но ощущение было странное. Обсуждалась еще одна вариация сказки про Карабаса Барабаса и несчастных кукол. Только участниками ее на этот раз были не сказочные персонажи, а реальные мужики, здоровые, крепкие, сильные, отцы семейств, а Сергей к тому же оказался и дедом...

И еще одно озадачило меня: раз на Новой Земле что-то строят, значит, жди испытаний, а это опять опасность и тревога. Я хорошо помню, когда взорвали водородную бомбу над Новой Землей, хотя о самом факте узнал тридцать лет спустя. Был я парнишкой, играл в тот день на улице. И тут вдруг повеяло чем-то зловещим. Я в страхе схватился за деревце — как сейчас помню, это была рябинка с одной-единственной рдяной гроздью, — и меня стало выворачивать наизнанку...

Мужики снова выпили, в очередной раз предложили мне, но я в очередной раз отказался. Спиртное расслабило их, они окончательно рассупонились, заговорили о доме, о родне. Серега, ближе всех находившийся к замкнутой женщине, обратился к ней с пламенной речью:

— Дорогая! Что у вас стряслось? Отчего вы все время плачете? Объясните, пожалуйста! Вот я из ВДВ, семьдесят восемь прыжков с парашютом, был ранен. Мы же мужчины. Если что — поможем. Кто вас обидел? Поделитесь!

Женщина не ответила, лишь задушевно всхлипнула да еще глубже забилась в свой угол. На Серегу зашикали, замахали руками, дескать, не приставай к человеку. Но он все топорщился, порывался что-то объяснить, пока ему не вставили в руку стакан.

Рядом со мной сидел крупный лысый мужчина, а голосок у него оказался мягкий, к тому же с характерными южными интонациями.

— С Украины? — определил я.

— Оттуда, — кивнул сосед. — Только вся жизнь тут... Амдерма, Заполярье...

Василий, так звали соседа, оказался военным врачом, подполковником запаса. Был и хирургом, и паталогоанатомом, и сшивал, и лечил, и отрезал. Не раз доводилось соскребать со скал остатки человеческой плоти, когда врезались боевые самолеты. А то раз бегунка освидетельствовал. Рванул солдатик из части, на Воркуту ладил, к мамке бежал. Прошел всего десять километров и замерз. Лицо песцы не попортили, лежал ничком, а спину выгрызли.

Человек, который по роду профессии часто видит смерть, рассказывает о ней просто и буднично. Так говорил и Василий. Но при всем том равнодушия в его словах не было: чувствовалось, что эти ранние трагические смерти застряли не только в памяти, но и в сердце.

А еще оказалось, что военный эскулап в недавние поры занимался наукой. Больше того, даже кандидатскую писал.

— А тема? — поинтересовался я.

Он не ответил, а стал рассказывать, как отловил детенышей росомахи и поместил их в клетку.

— Зачем? — не понял я.

— А наблюдал. Как себе поведут в неволе.

— Ну и...

— Росомаха-мать ночью клетку перегрызла и увела... Железную клетку!.. Представляешь?..