Газета Завтра 49 (1201 2016)

Под грузом столь вопиющего вранья Евтушенко, пожалуй, может сделать вид (о, тут ему нет равных. Протей!), что он писал вовсе не о восстании в гетто, а именно о восстании 1944 года. Ну, как с "Бабьим Яром" было: сначала написал только о евреях, а потом — пожалуйста: "Здесь русские лежат и украинцы…". А сейчас уже опять — ни русских, ни украинцев.

Загляните в интернет. Коли о евреях поэт просто по привычке оговорился, а имел в виду другое восстание, большое, то в этом случае предстоит серьёзный разговор. Накануне Второй мировой войны и в ходе её ни одна страна не вела себя так малоумно и, мягко выражаясь, некрасиво, как Польша. Во-первых, ещё года не миновало, как Гитлер пришёл к власти, а в 1934 году в Берлине она уже подписала с тогдашним Риббентропом очень ласковый договорчик. И была тут первой. Англия, Франция — это уже за ней прибежали в Берлин.

Во-вторых, не прошло ещё нескольких лет, как Польша вместе с немцами приняла участие в растерзании Чехословакии, за что один известный достопочтенный лорд назвал её гиеной. После этого панове, видно, решили, что совместный международный бандитизм гарантирует нерушимое братство навеки. Однако вскоре немцы предъявили соратникам по разбою требование в связи с "вольным городом" Данциг, который у них оттяпали по Версальскому договору, и с Восточной Пруссией, отрезанной по тому же договору "польским коридором" от всей страны. Началась перепалка. 29 апреля 1939 года Германия денонсировала тот милый договорчик. Тогда Гитлер ещё пытался изображать себя джентльменом. Перед нападением на нас никакой денонсации не было. Так вот, запахло жареным.

Но, в-третьих, как заносчиво и тупо вели себя ляхи в этой драматической ситуации. С одной стороны, не желали и слышать о каких-то оборонительных мерах совместно с Советским Союзом, не соглашались в случае необходимости пропустить наши войска через свою территорию. С другой, были уверены, что Англия и Франция, согласно договорам с ними, немедленно и энергично помогут им, если Германия нападет. Они — гаранты! А ещё и в газетах писали, что если война начнётся, то через две недели польская кавалерия будет гарцевать на улицах Берлина.

И вот 1 сентября война началась. И что? Правительства Франции и Англии после 72-часового умного размышления под вопли поляков о помощи 3 сентября объявили-таки войну Германии. Объявили и пошли играть в покер. 6 сентября, проклиная подлых гарантов, бросив варшавян, правительство Польши бежало в Люблин, 8-го — дальше, в Кременец, 16 сентября, бросив уже всю страну, всех поляков вместе с армией — в Румынию, оттуда — в Лондон. Польша перестала существовать как субъект международного права. Советскому Союзу ничего не оставалось, как на другой день, 17 сентября, ввести войска на бесхозную территорию и взять под защиту украинцев и белорусов, проживающих на территории, которую Польша в 1920 году отхватила у Советской России. Иначе там оказались бы немцы. Если ещё вспомнить, что Советский Союз сформировал, обмундировал, вооружил на своей территории польскую армию генерала Андерса, а она в самую трудную для нас сталинградскую пору отказалась воевать плечом к плечу с нами и депортировалась в Иран, а потом объявилась в Италии и там сгинула, — если всё это принять во внимание, то поистине: ничья чаша позора во Второй мировой войне не была глубже. И вполне понятно желание поляков поднять восстание в Варшаве и освободить её самим. Да, войну мы проиграли, но свою любимую столицу мы всё-таки освободили своими силами! Конечно, это в какой-то степени искупало бы позор. Поэтому они не только не известили советское руководство и командование Красной Армии о восстании, не только не просили помощи, — они опасались помощи, боялись её, ибо она лишала бы их подвиг несомненности и польской чистоты. А так они освободили бы столицу и тут же самолётики доставили бы из Лондона мобильное эмигрантское правительство Сикорского. Кто лучше всех мог знать всю эту ситуацию? Конечно, маршал Рокоссовский, командующий 1-м Белорусским фронтом, который он привёл под Варшаву. Не хотите, поэт, побеседовать с маршалом?.. Вот стоит он, поляк, перед городом, где родился, где впервые сказал "матка" и прожил детство, юность, где, может быть, и сейчас прячется где-то в подвале его первая любовь. Может, это и о её дочке в какой-то армейской газете недавно были стихи:

А паненки томные и нежные

Слушали в надежде и тоске

Эту песнь, пропетую жолнежами

На чужом, но близком языке…

И Рокоссовский не желал освобождать свой родной город? Вот что он писал: "Польское население относилось к Красной Армии тепло и приветливо. Видно было, что народ искренне радуется нашему приходу и старается сделать всё, чтобы ускорить изгнание фашистских оккупантов".