Читаем Газета Завтра 494 (19 2003) полностью

Газета Завтра 494 (19 2003)

В сэкондхэнде общины "Ростокино" тоже вещи не из Германии и Польши — а свои, поношенные, но еще годные для носки. В общинном сэкондхэнде можно найти и совсем недорогие, с пенсии можно купить, телевизоры и пылесосы, книги и посуду.

Бок о бок с общиной действует и районная организация инвалидов. В магазинах "Ростокино" установили специальные ящики для сбора помощи больным людям. На собранные деньги закупили витамины для детей с ослабленным здоровьем. Ну а здоровые и благополучные парни и девушки приходят сюда, как в свой клуб: пьют чай, знакомятся, танцуют. Частый гость в общине — районный военком. Здесь, в уютном и просторном зале, ему сподручнее всего общаться с призывниками и их родителями.

В общем, за тринадцать лет не было недели, чтобы в общине не произошло какое-нибудь важное и полезное событие.

Без преувеличения — община стала центром общественно-социальной жизни района. В газете "Ростокинская панорама", выходящей весьма солидным для изданий подобного рода тиражом в 13 тысяч экземпляров ( получает каждый второй ростокинец), из номера в номер публикуются заметки из жизни общины, если перелистать все номера, то получится своеобразная летопись.

В следующий раз я пришел в общину на третий день Пасхи.

Экран телевизора закрывала икона Божией матери. Столы, сервированные на семьдесят человек, сияли золочеными и посеребренными яйцами, пестрели обертками конфет. Пахло праздничной выпечкой. Нарядные ростокинцы приглушенно переговаривались в ожидании отца Михаила. Он, всегда деятельный, энергичный, стремительно вошел и с ходу заговорил о прекрасном празднике воскресения Господня. Истово откликались ему и желанно крестились.

Его усадили во главу торжества, и тут было объявлено о той самой премьере новой песни, которую суждено было исполнить под аккомпанемент на "царском" пианино совсем юному композитору-ростокинцу, но уже имеющему звание Дипломанта муждународного конкурса композиторов. Мальчик с длинными вьющимися волосами, одетый в торжественную темно-синюю тройку с непременной бабочкой на шее, в которой он чувствовал себя очень уверенно, сел за пианино и произнес слова посвящения:

— Светлой памяти убиенного в 1918 году царевича Алексея.

А сам царевич Алексей, тоже бывший мальчиком в свои трагические времена, глядел в зал с портрета-иконы, где он был изображен в военной форме с портупеей и с крестом в руке. Глядел кротко и мудро, совсем не помня зла. Момент окончательного примирения русских людей, по крайней мере тех, кто сидел в этом зале, как момент истины, настал после первых же слов песни-реквиема в форме колыбельной.

— Спи, красавец — царский сын,

Ты у батюшки один.

Пожалей ты мать свою

Баю-баюшки, баю.

Как оказалось потом, после пояснений исполнителя, эти четыре первых строки были взяты автором слов из настоящей колыбельной, певшейся когда-то царевичу Алексею. Далее колыбельная сжималась драматизмом страшных предчувствий мальчика накануне расстрела его семьи, приобретала качество вопля, причета. И заканчивалась опять же миролюбиво.

— Спи, красавец царский сын,

Ты у всей Руси один,

Не серчай на мать свою,

Баю-баюшки, баю.

После чего, скинув пиджак и выпростав лохматую голову из бабочки, мальчишка-композитор вышел посередь зала к микрофону и к радости всех собравшихся сильным грудным голосом спел еще две свои песни — уже в современных ритмах и тематике.

Вот и еще одним событием пополнилась летопись общины. Еще одному жителю окраинного московского района она помогла в жизни. Я слышал, как мальчика — сочинителя и певца приглашали выступить 1 июня в День защиты детей и свести с представителями фонда "Держава". Говорили:

— Надо поддержать артиста!

Потом уже хором в семьдесят голосов грянули "общинники" русские-советские песни.

Праздник разгорался.

Ясным весенним вечером я шел к метро вдоль Яузы. Краснокирпичные корпуса старинных фабрик высились по берегам. Яуза здесь в последние годы из сточной канавы чудесным образом превратилась в ту самую речку из песни, в которой "плыла — качалась лодочка". В преображении, конечно, были задействованы и силы помимо общины, но дух устроительства жизни на "вверенной территории" был все тот же: Москва — наш, русский город, нам здесь жить, нам его и восстанавливать после лихой годины.