Газета Завтра 514 (39 2003)

Всех нас повели вместе, группой, на выход. Никаких наручников. "Альфа" обращалась корректно. Полковник сказал: "Я вам в доме обеспечиваю безопасность. А уж снаружи — извините!" Когда вышли, увидел, как подвели Макашова. Всех погрузили в автобус. Я и охрана, мы тоже хотели сесть. Нам сказали: "Стоп! Ждите другой автобус!". Мы остались перед домом, и я помню, как на верхних этажах уже начинался пожар.

Два брата Руцкого, кто-то еще один, не помню, и я решили выбраться на оцепления. Его вроде и не было, проход был открыт. Пошли, вдруг из будки выскакивают двое в касках: "Стой!" Мы побежали. Они — из автомата. Братья и я отвернули, четвертый упал, остался. Нас взяли и погнали к жилому дому на углу, на набережной. Огромный домина. Окна без света, редко наверху где-то светлее. Жители все ушли.

Перед подъездом уже в сумерках очередь — народные депутаты, ополченцы, все пленные. Вокруг бейтаровцы, одни в камуфляже, другие в кожаных пиджаках. Оружия — целый арсенал. А в парадном крики, вопли и выстрелы. "Что там такое?". — думаю. Смотрю, привели Бабурина. Руки ему заломили, прикладом по хребту, поволокли за угол. И там выстрелы. Ну, думаю, убили.

Тут же рядом Сажи Умалатова, какие-то громилы орут на нее, она плачет. Мой ум стал работать. Как выбраться? "Думай, думай!" Вспомнил, в кармане есть ксива от прежних времен с надписью "Аппарат президента". Меня вводят в парадное. Там свет, и на полу трупы, голые по пояс. Почему-то голые и почему-то по пояс. Опять крики, выстрелы. Кого-то на лестнице уложили. Я достаю ксиву и тыкаю ей и в нее начальнику: "Вы что, не видите, кого задержали? Я из аппарата президента!". Начальник пьяный, все страшно пьяные. Выпучил глаза на ксиву, почмокал губами. Прочитал. Взял под козырек: "Извините! Можете идти! Вам не нужна охрана?" А рядом снова кого-то бьют, снова выстрелы. Почему по пояс голые? Может, татуировку искали? Свастики или звезды или какой-нибудь знак Приднестровья?

Я вышел на набережную. Еще два раза по мне стреляли. Я добрался до "Трехгорки", на ее территорию, к цехам. Там нет солдат, станки работают. Я мимо проходной, на пустую набережную. И к Хаммер-центру. "Жив, слава Богу!".

Когда утром начался штурм, только вначале было страшно, когда "бэтээры примчались на скорости, стали блоком и начали лупить все разом. Тогда было страшно. Пули — фьють, фьють! Как в кино. А потом привык к свисту, танки подползли по мосту кажется, шесть — и давай садить.

Приемная у Хасбулатова большая, я только в нее вхожу — а в ней танковый снаряд разорвался! Чудом уцелел, колонна спасла.

С семи утра до трех шла долбиловка. Методично, окно за окном, этаж за этажом. Раненых почему-то тащили с нижних этажей на верхние, мы наружу посылали сигналы: "Просим прекратить огонь!" Ни в какую.

Один корреспондент, кажется, "Интерфакса”, Терехов, взял белый флаг, вышел, двинулся к бэтээру, и его срезали.

Огонь прекратили на два часа, когда к нам приехали Илюмжинов и Руслан Аушев. Не до конца прекратили. Там, где они совещались, пули свистели — и они лежали на полу, лежа переговаривались друг с другом и по телефону с Черномырдиным. А когда ушли, началась такая пальба, такая давиловка — как по рейхстагу! Это потом уж я понял, почему такой огонь: в дом пошла "Альфа".

Сейчас ходят слухи, что Руцкой ждал помощи от Грачева, от Громова — как "афганец" от "афганцев". Ничего он не ждал. Он уже не надеялся на армию. Какие-то вертолеты прилетали, "двадцать четверки", вроде бы нам в поддержку — покружили и ушли. Разве сверху поймешь, что в этом аду происходит. С армией никто не работал. Руцкой в последние месяцы занимался в основном экономикой, и армия отстреляла по нам весь свой боекомплект.

Я вышел из приемной третьего этажа и стал спускаться на первый. На втором еще лежали раненые, их кто-то пытался нести наверх.

На первом этаже — жуткая картина. Сплошь на полу, вповалку — убитые. Это те, снаружи, кто защищал, должно быть, баррикады, и когда по ним саданули бэтээры, они кинулись в дом, на первый этаж, там их наваляли горы. Женщины, старики, два убитых врача в белых халатах. И кровь на полу высотой в полстакана — ей ведь некуда стекать.

Сквозь окно шарахнули из гранатомета — и граната разорвалась на трупах. Кишки, шмотья мяса — на стены, на потолок.

Я поднялся наверх. И тогда опять, как в первые минуты штурма, испытал ужас. Казалось, во время "сидения'' в Доме Советов мы двигались к победе, к полной, к абсолютной. И что же нас погубило? Штурм мэрии и Останкино! Это была дичь, это был полный провал! Стараюсь понять, что вышло.