Газета Завтра 778 (42 2008)

Участники схода собрали подписи, количеством более двухсот, к генеральному прокурору и мэру Москвы с требованием взять расследование убийства Анны Бешновой под личный контроль. После сбора подписей все организованно пошли к месту, где погибла Аня. После возложения цветов многие участники схода пошли в сторону метро "Молодежная" — и в этот момент начались задержания "за участие в несанкционированном митинге".

Всего милиция задержала 56 человек, практически все из них были отпущены через несколько часов, под стражей остались только лидер ДПНИ А.Белов и Владимир Тор, им вменяют в вину неподчинение сотрудникам милиции и организацию несанкционированного митинга. На момент написания этого материала суд над ними ещё не состоялся.

А на сайте Следственного комитета при Прокуратуре Российской Федерации появилось сообщение о возбуждении уголовного дела по факту убийства Анны Бешновой.

Вот только кто защитит ещё живых?

Егор Исаев ЗДРАВСТВУЙ, А НЕ ПРОЩЕВАЙ! Предисловие к альманаху «Русский смех-08»

В городе Кстово успешно прошёл Второй Всероссийский фестиваль, собравший поэтов “весёлого жанра”. Организаторами праздника стали Союз писателей России, Администрация Кстово, Нижегородское отделение СП России и областной департамент по культуре

На семинарах в Литературном институте, на совещаниях молодых я всегда повторяю: "Ребята, поэзия должна быть серьёзной, но — без перехмура!". Обратимся к Пушкину. С чего начинается "Евгений Онегин" — всеохватная картина русской жизни? С шутливого послания, с разговорной живой интонации, с переиначенной басенной строки: "Мой дядя самых честных правил". Модный теоретик заявил: "Механизм иронии составляет один из основных ключей романа "Евгений Онегин"… Надо же так сказать о пушкинском творении: "механизм иронии, ключ". А я заявляю: в Пушкине нет иронии — шутка, балагурство, едкая или добрая насмешка — да, а ирония — оставьте это нынешним зубоскалам. Шутка — от Бога, а ирония — от лукавого! Потому и Некрасов написал свои горькие строки:

Я не люблю иронии твоей.

Оставь ее отжившим и нежившим,

А нам с тобой, так горячо любившим,

Еще остаток чувства сохранившим, —

Нам рано предаваться ей.

Те, кто чувствует, вкалывает, кипит — полнокровно живет! — не доверяет иронии. Но шутка — их вдохновляет, поддерживает и спасает. О шутке лучше всего сказал Александр Твардовский в своем "Василии Тёркине". Вообще "Тёркин" — это единственный и, может быть, последний национальный, народный и в то же время авторский эпос, переполненный юмором, раёшным стихом, частушкой, скоморошиной:

Жить без пищи можно сутки,

Можно больше, но порой

На войне одной минутки

Не прожить без прибаутки,

Шутки самой немудрой.

Не прожить, как без махорки,

От бомбежки до другой

Без хорошей поговорки

Или присказки какой —

Без тебя, Василий Тёркин,

Вася Тёркин — мой герой…

Но тут же Твардовский спохватывается и добавляет:

А всего иного пуще

Не прожить наверняка -

Без чего? Без правды сущей,

Правды, прямо в душу бьющей,

Да была б она погуще,

Как бы ни была горька.

Наша фронтовая поэзия переполнена горькой правдой, но поглядите-ка, сколько там света, улыбки, добра. Мы ведь не были готовы к ненависти — это уж фашисты нас ей научили. А в русском народе ненависти или ядовитой иронии — нет. Возьмём северную, поморскую часть нашего народа — там прямо говорят: "Заходи и хвастай!". Почему? Там — море Студеное, там льды рядом, там солнышко в редкость. Приходи и скажи что-нибудь радостное, приходи с шуткой, небывальщиной: "У меня корова трёх телят родила". Приходи и частушкой покрасуйся! Вот частушка — ещё одно чудо. Я ведь с воронежских просторов, степняк. У нас широко пели:

Играй, Юра,

В разлив, в разлив!

Моё сердце -

В разлив, в разлив…

Четыре слова, а сколько пространства! Рвётся из сердца чувство бескрайнего простора, дальней дороги. Детство мое прошло в степи, считай, вдалеке от железной дороги, даже гудок паровоза был за горизонтом. Там где-то дорога окликала: "Я здесь… Я есть…". Родные края, родня моя, дядя Рудяк — вошли потом в поэму "Даль памяти". Рудяк был последним народным философом, которого я встречал. Но мудрость его была особого рода — с лукавством, с иносказанием. Русское лукавство тоже присыпано шуткой. Пошутить — значит, пообщаться, как в частушечном кругу, значит, перекинуться метким словом, согреться возле него. Вот старый друг мой Виктор Боков владеет этим, как никто. На вечере его сложил такие стихи о мастере самоцветного слова:

Я так о нем сказал в тот день

По просьбе зала:

По части Слова он — кремень

Из-под кресала.

Сказал и буду говорить

Всегда, как снова:

Он даст еще нам прикурить

В ладонях Слова!

Неси, поэт, своё слово бережно, в ладонях, согревай им людей! Снова повторяю: ирония — на разобщение, на зависть, на унижение, а шутка — на возвышение человека, на общение. Если выходит в свет альманах с названием "Русский смех", то, значит, он должен идти по главной стезе нашего народного характера, быть книжкой "Здравствуй!", а не "Прощевай!". Про русского Пегаса я написал просто: