Газета Завтра 816 (80 2009)

У нас - всё не так. Евангелие от Иоанна: "В начале бh Слово, и Слово бh у Бога, и Слово бh Бог". Слово как "логос" должно быть прежде всего сказанным, произнесенным - "лектос". На Западе, израненном католическим "filioque", это стало "диалогом", "диалектикой" и двоичной системой исчисления, заложенной в компьютеры Apple и IBM… Но и молчание православных исихастов суть внешнее проявление их непрерывной внутренней молитвы к Богу-Троице. Этот колокол звонит всегда - просто мы не все и не всегда способны его услышать. Господь и Спаситель наш Иисус Христос - это Бог именно звучащего Слова. Более того - Он и есть Слово, Бог-Слово, Бог Слова Живаго. Да, он совершает чудеса, животворит и изгоняет бесов. Но главное для Него - в другом. Он поучает народ, Он проповедует, Он говорит притчами. Евангелие от Матфея: "Аз есмь альфа и омега". Альфа и омега - это буквы греческого алфавита, первая и последняя… Но любые буквы, в отличие от иероглифов, передают на письме именно звучащее слово, и передают его почти "позвуково", - они суть отлитые в графику звуки, они вторичны по отношению к речи: "Аз буки веди. Глаголь добро есть…"

Для нас поэзия - прежде всего созвучие, сопряжение звучащих слов и - уже через них - веществ, существ, миров. Китайские поэты достигают той же цели совершенно иным путём - через сопряжение иероглифов, знаков. Именно так Джонатан Свифт изображал мудрецов Лапуты в "Путешествиях Гулливера". Поэтому китайская поэзия принципиально непереводима на семитские или индоарийские языки, в том числе русский. Она - род, скорее, не звукописи, но живописи. Это два совершенно разных искусства, называемые одним и тем же словом "поэзия" лишь по недоразумению, которое стало традицией. Китайские стихи нельзя читать вслух или про себя - их нужно воспринимать как целостную и движущуюся картину мира. По той же причине китайские стихи нужно не переводить, а скорее перерисовывать словами. Традиционные переводы китайской поэзии, даже лучшие из них - это некое подобие засушенной бабочки: форма вроде бы всё та же, те же крылышки, усики, лапки, но изначальной жизни, полёта там уже нет. "Однажды Лао Цзы приснилось, что он - бабочка и порхает среди цветов…" Собственно, всем переводчикам с китайского всегда снится один и тот же сон… Да если бы только переводчикам! Если бы только с китайского!

Читая стихи подавляющего большинства современных наших авторов, трудно избавиться от впечатления, что русский язык, на котором они вроде бы пишут вроде бы стихи, - на самом деле так же далёк и чужд им, как, скажем, язык китайский. Люди мучаются сами, а заодно мучают "великий и могучий", не получая от своих усилий никакой радости творческого бытия в Слове, которая бh - то есть всегда была, есть и будет, - единственным источником настоящей поэзии. Вернее сказать, даже так: пространство жизни и пространство творчества у этих авторов оказываются разделены, отгорожены друг от друга каким-то энергетическим барьером, так что сами они всегда находятся либо по ту, либо по другую сторону этого барьера - либо "там", либо "здесь", третьего не дано. Подобные свойства, в общем-то, присущи объектам даже не классической, а квантовой физики. Поэтому данный барьер, наверное, следует назвать Великой Квантовой стеной современной поэзии. Не знаю, будет ли эта виртуальная стена когда-нибудь названа и признана одной из Великих стен человеческой истории - наряду с Великой Китайской стеной, Стеной Плача, Кремлевской стеной и ныне разрушенной стеной Берлинской, - но убило себя об неё гораздо большее количество стихотворцев, чем обо все перечисленные выше: хоть поодиночке, хоть вместе взятые.

И тем удивительнее на этом фоне выглядит феномен Всеволода Емелина. Похоже, что отметившему в марте своё пятидесятилетие поэту каким-то чудесным образом удалось избавиться от этой стены внутри себя, восстановить - хотя бы на время! - поистине "пушкинскую" нераздельность жизни и творчества. Конечно, прежде всего это - "Баллада о сержанте Глухове" (февраль 2009 г.), насквозь пронизанная литературными и народно-мифологическими реминисценциями "русского Кавказа", переставшего быть и русским, и советским, но оставшегося - даже не в памяти, а в подсознании - чем-то вроде земного рая:

"Та страна, где пряник царит, а не кнут,

Где никто не жмется возле параши,

В той стране не сеют, не пашут, не жнут -

Там снимают кино, пьют вино и пляшут…"

Сержант Глухов у Емелина отправляется в этот рай самостоятельно, не дожидаясь всех остальных, даже достигает его - и находит там не более чем Дисней-ленд. "По-настоящему", оказывается, туда можно вернуться только всем вместе, а не поодиночке. Поэтому -

"Когда русская армия войдет в Тбилиси,

Он первым будет расстрелян".

Заметьте, кстати, немаловажную и можно сказать, знаковую деталь: "русская", а не "российская".