Газета Завтра 841 (105 2009)

Согласимся, странно было бы революционерам, по полжизни проведшим в ссылках и тюрьмах, приходить к власти, чтобы сохранить в той или иной форме ту реальность, тот "замечательный" порядок, против которого они всю жизнь боролись. Так что Россия, благодаря большевикам и лично товарищу Сталину, спаслась лишь "постольку, поскольку" — поскольку российское общество того времени оказалось достаточно пластичным, чтобы трансформироваться в новое качество — Советскую Россию под кодовым названием СССР.

Вот и сегодня говорить о спасении исторической России можно только через призму будущей трансформации — достаточно ли адаптивным окажется наше общество, чтобы перейти в новое качество, предложить миру новую модель развития, чтобы жить, или останется в старом — чтобы умереть.

И очень странно, что все наши "реформаторы": и от власти (что еще понятно), и от оппозиции (что уже выглядит диковато), — оперируют категориями и понятиями, практически полностью взятыми из прошлой исторической эпохи, и прошлого, а то и позапрошлого века — как будто те же пролетарии, что устроили серию европейских революций 1848 года, будут бороться с буржуазией, дошедшей с тех пор практически в неизмененном состоянии. И все дружненько пытаются налить молодое вино революции в старые мехи прежних представлений об общественном устройстве.

Прежний Сталин невозможен сегодня потому, что сам способ производства, который должен прийти на смену нынешнему, предполагает очень высокую степень свободы — куда большую, чем в индустриальном обществе. "Новая централизация" возможна и неизбежна как инструмент спасения и ухода от тотальной катастрофы, но с той целью, чтобы дать обществу и индивидууму новую степень свободы. Вообще всю историю человеческого прогресса можно представить как обретение все новых и новых степеней свободы, и каждому новому способу производства соответствовала все большая степень свободы производительных сил, которая по новому сочеталась с централизмом. Рост степеней свободы — это условие технического и социального прогресса. Поэтому новый централизм должен обеспечивать и качественно новые рамки творческой и индивидуальной свободы.

Сталинская "шарашка" оказалась эффективной для создания старого технологического качества — в "шарашках" очень удачно копировали зарубежные образцы в рамках догоняющего развития, но самостоятельного прогресса несвободный творец обеспечить не мог, как не могли крепостные крестьяне в предыдущую эпоху обеспечить должного уровня культуры производства на демидовских заводах, и пришлось иметь дело с лично свободным пролетариатом, профсоюзами и на финал — с РСДРП.

Так и Сталину пришлось создавать новые КБ и НИИ с новым человеческим материалом. И там, кстати, существовала — при "тиране" Сталине —степень свободы, в целом невозможная для современного им общества. И, кстати, не случайно инженерно-технические работники из этих структур в более позднюю эпоху приняли такое активное участие в "демократических преобразованиях", хотя тем самым они своими руками наносили смертельный удар по финансированию собственных КБ и НИИ. Но для них это была актуализация внутренней потребности в свободе, которая объективно оказалась губительной и для структур, которые породили всех этих "доцентов с кандидатами", и для них самих. Но губительно — в рамках отжившей системы, поскольку, как сказано, молодое вино разрывает старые мехи и проливается на землю.

Поэтому сама постановка вопроса о новой мобилизации и новом централизме мне представляется очень и очень небесспорной. Мы пытаемся через опыт Сталина, бывший успешным в иной исторической реальности, смоделировать будущую трансформацию. Ну всё равно, как если бы для восстановления Саяно-Шушенской ГЭС нам потребовался бы новый Хеопс.

Мы прозевали появление на исторической арене новых акторов — нового паразитического класса, сформировавшегося из смеси советской номенклатуры и постсоветской олигархии, который, как уже заметил Максим Калашников, не имеет никакого отношения к классу буржуазии — классу, уже давно потерявшему роль ведущей исторической силы и отошедшему на вторые роли — вместе с классическим промышленным пролетариатом, каким его описывали Маркс и Энгельс. Уже Ленин говорил об империализме как новой фазе развития капитализма, но мы, повторяя его слова, не хотим отдавать себе отчета в том, что Ленин не мог описать ни новых производительных сил, ни возникающих на их основе и вокруг них новых производственных отношений и новых классов, которых при жизни Ленина еще просто не было.

А кто станет "новым пролетариатом", который поведет за собой исторический прогресс? Почему до сих пор этот новый класс не проявляет себя на арене истории? Что станет новым побудительным мотивом к труду, если не прямое насилие и не насилие экономическое?

Хотим мы или не хотим, но мы должны, прежде чем говорить о личности в истории, сформировать какой-то образ будущего — и от того, насколько он будет отражать реальную общественную трансформацию, будет зависеть успех безнадежного мероприятия по спасению России.