Газета Завтра 866 (25 2010)

     Ах, ты память моя! Я прощаю, а ты не прощаешь,

     Отпусти же меня, помоги мне обиду забыть,

     Ничего не даёшь ты взамен, даже не обещаешь,

     Кроме ветхозаветного — быть!

     Славный выпал денёк, с ветерком, до костей пробирает.

     Гололёдец такой — ну, совсем, как у Данте в аду…

     Я всем мозгом спинным понимаю — меня забывает

     Полусонный вагон, убывающий в Караганду.

     Он забудет меня, одиноко ржавея на свалке,

     Как забыли меня все, кому я тепло раздарил.

     Здесь, в несломленном городе, люди блокадной закалки

     Отогрели меня, когда жить уже не было сил.

     Смейтесь, братья мои! Нам ли нынче стонать и сутулиться!

     Смейтесь, сёстры мои, — вы затмили достойнейших жён!

     Посмотрите в окно… Кто метёт и скребёт наши улицы!? —

     Это дети оравших в безумии: "Русские, вон!"

     ***

     Пения ангелов ты не услышишь

     И громогласно не грянешь — Ура!

     Ты попищишь, как церковные мыши,

     И дезертируешь — во вчера.

     Плач о погибели — просто умора.

     Где тебе смерть принимать на миру.

     Ждёшь своего приговора

     На сатанинском пиру.

     Господи! Предки-то были какие —

     Песни о них распевают ветра…

     Град на Днепре — под десницею Кия!

     Град на Неве — под десницей Петра!

     ***

     Когда во имя своё в надежде на подаянье

     В строку, словно гвоздь, вбиваю для рифмы слово "стихи",

     Я забываю о том, как страшно без покаянья

     В гордыне своей пред Богом ответствовать за грехи.

     К чёрту стихи о стихах! Из либеральных становищ

     Гаденький слышится шёпот: "Христос никого не спас…"

     Ленивого разума сон уже не рождает чудовищ –

     Проще простого нынче чудовищ делать из нас.

     Божьего страха нет. Не тяготясь виною,

     Витийствуют фарисеи и продавцы любви.

     Скукожился шарик земной — яблочко наливное —

     От смрада кадящих Ваалу на жертвенной царской крови.

     Покуда с бесовской властью лобызаются архиереи,

     Всё отдаю, чтоб увидеть имперский полёт орла,

     И королевские лилии, кровью последней Вандеи

     На руинах республики отмытые до бела!

     ***

     На писательском фронте без перемен…

     Плюнуть некуда — гении сплошь да пророки.

     Не скажу, что ведут натуральный обмен, –

     Друг у друга воруют бездарные строки.

     На писательском фронте без перемен…

     Кто-то пьёт, как свинья, в круговой обороне,

     Доживая свой век с вологодской Кармен,

     Кто-то лютых друзей в Комарове хоронит.

     На писательском фронте без перемен…

     Кто-то ходит с пером в штыковую атаку,

     Чтобы сдаться в итоге в почётнейший плен,

     Наигравшись с друзьями в газетную драку.

     На писательском фронте без перемен…

     Пересуды, раздоры, суды и пирушки,

     А в итоге, увы, разложенье и тлен.

     Выпьем с горя! Содвинем заздравные кружки!

     На писательском фронте без перемен…

     ***

     Как много в городе снега!

     Бери и стихи пиши.

     В вагоны метро с разбега

     Прыгай, буянь, греши.

     До хрипоты с судьбою

     Спорь — не теряй лица.

     За женщину — только стоя!

     За Родину — до конца!

     И пусть второму — корона,

     А третьему — соловьи…

     Ты первый! Крылья грифона —

     Твои!

     Взлетай и лети… Так надо!

     Не возвращайся назад —

     Писательские заградотряды

     Поэзию не щадят.

1

Евгений Головин ПЕРСОНАЖИ СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ

В девятнадцатом веке поэты ценили героические характеры и решительные поступки. Бодлеровский "Дон Жуан" плывет по Стиксу в лодке Харона. Лодку окружают жертвы развратника: из воды всплескивают судорожные руки, пытаясь ухватиться за борт лодки; всплывают искаженные, измученные женские лица - здесь донна Анна, там донна Эльвира; Сганарель, крича, требует платы; герой, положив ладонь на эфес шпаги, спокойно созерцает зрелище сие.

      Жюль Лафорг, французский поэт второй половины девятнадцатого века, написал стихотворение "Пансионерки": "Ледоход на Луаре". По берегу реки, кутаясь в тонкие пелерины, одной рукой придерживая ленты капора, другой цепляясь за руку подруги, проходит группа девочек подростков. Начальница, дородная дама в меховом пальто, сердито покрикивает на отстающих. Девочки шагают тихо и спокойно. Вдруг одна вырывает руку из руки подруги, бежит к берегу и бросается в ледоход. Шум, гам, истерические вопли. Спокойно, - повышает голос начальница, — кто не замолчит, будет наказан. Прогулка продолжается. Девочки чинно ступают, стараясь не нарушать ряда, бархатный капор обгоняет группу и пропадает во льдах".

      Читатель может не симпатизировать Дон Жуану, но ему импонирует его бесстрашие. Читатель может, нахмурясь, погрустить о таинственном поступке несчастной девочки. Это человеческая жизнь, полная банальных или трагических тревог и неожиданной гибели.

      У Рембо гораздо более сложное отношение к персонажу. Читая и перечитывая стихотворение Алмея ли она?, ничего кроме смутной красоты и загадочной зыбкости образа почувствовать невозможно:

      Алмея ли она?...в первые голубые часы

      Исчезнет ли она, подобно огненным соцветиям,

      Перед роскошной перспективой, где слышится

      Дыхание огромного расцветающего города!

      Это слишком красиво! Это слишком красиво!

      Но это необходимо

      Для грешницы и песни корсара,